В этот момент в палату без стука вошла та же чопорная сиделка в белом накрахмаленном костюме и вручила мне прозрачный полиэтиленовый пакетик, в котором, как сообщила она на своем чистом и пресном немецком, лежали две пули, извлеченные из меня хирургом, решившим подарить мне их на память. Лоренц протянул руку, взял у меня пакетик и стал с удивлением рассматривать его содержимое. Свой вердикт он вынес незамедлительно:
– Тут не девять миллиметров, а семь с половиной. Это все меняет!
Он резко поднялся и, не прощаясь, вышел из палаты вместе с сиделкой, прихватив эти каверзные пули. Я так и не узнал, касались ли упомянутые изменения моей персоны. Затем мне подали какой-то безвкусный ужин, к которому не прилагалось ничего горячительного. За окнами уже воцарилась тьма, мутная и бледная из-за густого тумана. Но лампы так и не зажглись, ни на улице, ни в палате… Покой, серая мгла… Вскоре я снова уснул.
Прошло много часов (не знаю, сколько), и вот снова появилась Жижи. Я не заметил, как она вошла. Когда я открыл глаза, наверное, разбуженный шорохом, она уже стояла у моей постели. По ее движениям и выражению ее детского личика было видно, что она как-то странно взбудоражена; но это было не радостное волнение или чрезмерное воодушевление, а скорее горячечное возбуждение, какое вызывают некоторые ядовитые растения. Она бросила на одеяло твердую блестящую прямоугольную карточку, которую я узнал еще до того, как взял ее в руки: это был Ausweis Вальтера, который по счастливой случайности оказался у меня в кармане, когда я, пробравшись по подземельям кукольной лавки, вышел из мрачного туннеля. Очень быстро, с какой-то невеселой усмешкой, она пояснила:
– Бери! Это тебе! В твоем деле еще одно удостоверение личности никогда не помешает. На фотографии как будто и впрямь ты… Вальтеру это больше не понадобится. Он мертв!
– Его тоже убили?
– Да, отравили.
– Известно, кто это сделал?
– Ну, лично мне это известно из самых достоверных источников.
– И кто же?
– Очевидно, я сама.
Тут она начала рассказывать, но говорила так сбивчиво, быстро и временами так путано, что я лучше изложу все вкратце, опустив ненужные уточнения и отступления, а главное – по порядку. В общем, я пересказываю и подвожу итоги: Вальтер часто наведывался в один ночной притон под названием «Вампир», неподалеку от «Сфинкса», чтобы выпить фирменный коктейль из свежей крови юных мучениц-официанток, которые доставляли гостям напитки и удовольствие, разгуливая по бару в коротеньких, воздушных блузах с симпатичными прорехами. В тот вечер Жижи сама вызвалась оказать своему повелителю столь высоко ценимую им услугу и совершить – только у себя дома – такой же ритуал со своей кровью. Разумеется, Вальтер с радостью согласился. Доктор Хуан лично произвел забор жертвенной крови и наполнил ею один из немногих уцелевших хрустальных бокалов для шампанского. Кроме спирта и острого перца, Жижи, уединившись в уборной, добавила в смесь убийственную дозу синильной кислоты, которая придала напитку явственный запах миндаля, хотя у Вальтера это не вызвало никаких подозрений. Пригубив любовный эликсир, он все равно счел его восхитительным и выпил залпом. Через несколько секунд он был мертв. Хуан и бровью не повел. Он осторожно понюхал красную жидкость, оставшуюся на стенках бокала. Затем он молча уставился на девочку. Она не опустила глаза. Тогда доктор сделал медицинское заключение: «Остановка сердца. Я выдам тебе свидетельство о смерти от естественных причин». В ответ Жижи промолвила: «Как печально!»
Выписавшись из американского госпиталя, я отправился с ней на остров Рюген, как она говорила, в свадебное путешествие. Между тем, после нашего возвращения я, по обоюдному согласию, должен был сочетаться законным браком с ее обворожительной матерью. Такое решение показалось Жижи вполне разумным, к тому же это больше соответствовало ее характеру: ей, конечно, нравилось исполнять роль рабыни, но только в эротических играх, а так личная свобода была для нее превыше всего. Разве она это уже не доказала?
Правда, полученное ранение немного сдерживало мои любовные и собственнические поползновения. Левым плечом я старался особенно не двигать, а саму руку из предосторожности еще носил на перевязи. На Лихтенбергском вокзале мы сели в тот же поезд, из которого я вышел две недели назад, и поехали дальше на север. На платформе была большая давка. Перед нами застыла сплоченная группа довольно высоких, худощавых мужчин в длинных приталенных черных пальто и таких же черных широкополых фетровых шляпах, которые чего-то ждали, хотя поезд из Галле, Веймара и Айзенаха уже давно прибыл. За этой траурной или религиозной делегацией я, кажется, заметил Пьера Гарина. Впрочем, лицо его немного изменилось. Щеки и подбородок затеняла щетина, по меньшей мере восьмидневной давности. Глаза были скрыты за темными очками. Незаметно качнув головой, я указал на это привидение своей маленькой невесте, и она, бросив взгляд в его сторону, совершенно спокойно сказала, что это вполне может быть Пьер Гарин, тем более что добротное пальто, в которое он одет, вроде бы принадлежало Вальтеру. Жоёль предложила Пьеру Гарину взять приглянувшиеся вещи из гардероба дорогого покойника.
Я лишь подивился тому, что он украл мою одежду. Я засунул здоровую руку во внутренний карман куртки, где лежал мой прочный Ausweis. По нашей просьбе доктор Хуан составил свидетельство о смерти на имя Марко фон Брюке. Лоренц охотно дал свое согласие. Я с удовольствием примерил новую жизнь, и многое в ней пришлось мне впору. Резкая боль в левом глазу временами напоминала мне о боях на восточном фронте, в которых принимал участие тот, кого я замещаю. Я тут подумал, что по приезде в Засниц мне нужно обзавестись темными очками, чтобы защитить еще слабые после ранения глаза от лучей зимнего солнца на искрящихся белых скалах.
