Что происходит с импульсами? Их рисунок свидетельствует об улучшении сердечной деятельности или напротив – о ее угасании?
Через мгновение, онемев от ужаса, она увидела, как врач закрепляет пластинки дефибриллятора на груди Лукаса.
– Двести джоулей! – крикнул он.
Электрический разряд пробежал по телу Лукаса, заставив сократиться каждый мускул. Он неестественно дернулся и снова застыл в неподвижности.
Еще один разряд, еще один спазм, и тело снова неподвижно.
Как далек он от нее сейчас. Так же далек, как звезды на ночном небе.
Больше она ничего не видела из-за подступивших слез.
При этих словах вся ее жизнь словно раскололась надвое. Иоланда хотела отойти, но не было сил. Тогда она зажмурилась, убежденная, что все это делается для того, чтобы спасти не столько жизнь ее мужа, а его сердце и другие полезные органы. Она хотела крикнуть, чтобы его перестали мучить и позволили спокойно умереть, но тут, когда все уже готовы были отойти от врача, который опять прилаживал электроды, чей-то голос вдруг воскликнул:
45
Когда Лукас вышел из комы, то увидел, что лежит на больничной койке, весь опутанный пластмассовыми трубками и проводами. Рядом сидела Иоланда.
– Что я здесь делаю? – спросил он. – Что со мной случилось?
– Ты меня спрашиваешь?
– Я ставил в гараж машину…
Она услышала, как ее сердце запело от счастья. Муж не проявлял никаких признаков нарушения мозговой деятельности или каких-либо других симптомов отравления угарным газом, как, например, потеря памяти. Она уже хотела позвонить дочери и сообщить ей радостную весть, но решила сперва выяснить одну вещь:
– Что ты сделал после того, как поставил машину в гараж?
Он отвел взгляд.
– У тебя на сиденье нашли пузырек со снотворным.
Он снова взглянул на жену.
– Ты помнишь, как принимал снотворное?
Его лицо порозовело.
– Да.
– Помнишь, что оставил включенным двигатель машины?
Он нахмурился:
– Зачем бы я стал делать такую глупость?
Испытывая некоторое облегчение, она пожала плечами:
– Это ты мне скажи – зачем?
Он молчал. Тогда Иоланда наконец решилась произнести слова, которые жгли ей язык:
– Зачем ты принял снотворное?
Он откашлялся.
– Можно сигаретку?
– Шутишь!
– Спроси у врача. Он поймет.
– Прежде всего он задаст тебе те же самые вопросы. И полиция тоже.
Он вскинул бровь.
– Они обязаны расследовать такие случаи. Тебе не кажется, что я имею право знать все прежде, чем узнают они?
И он объяснил жене, зачем принял снотворное. Это объяснение звучало настолько нелепо, что она ему поверила.
– Даже не знаю – смеяться мне или голову тебе оторвать? – И добавила: – Ну и как, нашел ты ее?
Он помолчал.
– Даже и не знаю…
Так же как Лазарь, вернувшийся из царства мертвых, он не помнил, что видел там. Должно быть, Харон дал ему хорошую порцию настойки травы забвения, прежде чем позволил вернуться в царство живых.
– Если решишь попробовать снова, – сказала Иоланда, – уж пожалуйста, сделай это в своей постели.
И она позвонила Ирен.
– Мама, прости меня! – сказала ей дочь. – Я просто потеряла голову. Когда я услышала, что тебя тем вечером не было дома…
– Все в порядке.
– Нет, не все. Я сейчас же пойду к Вауле и сама прибью ей язык гвоздями.
– Ты не сделаешь ничего подобного. Она спасла жизнь твоему папе.
Повесив трубку, Иоланда рассказала мужу о действиях Ваулы. А затем спросила его, что он думает о предложении Даниеля Бушара. И он ответил:
– Это тебе решать. Если хочешь этим заняться, займись. Что бы из этого ни вышло. Нет ничего хуже, чем почувствовать когда-нибудь сожаление оттого, что ты так и не попробовала.
– Надеюсь, полиция купится на твою идиотскую историю, – сказала она с улыбкой.
Два офицера полиции слышали истории куда более идиотские. И у них были дела поважнее, чем этот старый чокнутый грек, который хотел во сне навестить своих мертвецов. Когда они встали, чтобы уходить, Лукас внезапно вспомнил, как два солдата силой удерживали человека на операционном столе.
Как видно, даже у Харона нет снадобья такой силы, чтобы сон исчез без следа. Сперва отдельные образы мелькали вразнобой и казались бессмысленными. Врач, склонившийся над вскрытой черепной коробкой кошки, изучает ее мозг… Муссолини, который надувается воздухом из собственного пупка… Сломанный гребешок… Его память словно превратилась в океан, а сам он барахтался на его поверхности. Время от времени благодетельная вспышка пронзала толщу воды и высвечивала новый образ. Какие-то картины плавали в мозгу, словно стайки рыб, но стоило ему к ним приблизиться, как они бросались врассыпную. Другие, напротив, стояли недвижно, как подводные камни или затонувший корабль. Кое-какие из образов были настолько болезненными, что едва не вызывали судороги. Единственным способом их избежать, как обнаружил Лукас, было погрузиться в надежные воды реального прошлого и выудить какую-нибудь историю о родителях, бабушке или друзьях детства, которую он рассказывал и пересказывал снова и снова, каждый раз бессовестно ее приукрашивая.
Сначала Иоланда терпеливо слушала его, полагая, что таким образом он приходит в себя после шока, пережитого во время «путешествия». Но вскоре она подметила в муже кое-какие перемены, болезненно похожие на предвестники старческого слабоумия. Например, причесывая свои волнистые, посеребренные сединой волосы, муж ее теперь приобрел привычку легонько дуть на ладонь, а затем молча наблюдать, как с нее улетают невидимые волоски. Или такой симптом: прежде чем отпить вино из бокала, он проливал несколько капель на пол. Но самым, на ее взгляд, странным явлением была – как иначе это можно назвать? – внезапно возникшая в нем склонность к самолюбованию. Лукас всегда ненавидел фотографироваться. Кроме того, ресторан его был настолько популярен, что надобность в рекламе уже давно отпала. Тем не менее, вернувшись к работе, он в первый же день заказал пятьдесят тысяч афишек с отпечатанным на них своим портретом.
Встревоженная Иоланда обратилась к специалисту. Он составил список симптомов, на которые следовало обратить внимание, и список способов справиться с ними.
– Я настоятельно рекомендую недельный отдых на Кубе, который вы намечали на пасхальные праздники, – заключил он.
