Все случилось как-то вдруг: рука сегодня, непонятно отчего, трясется гораздо сильнее. Стало трудно держать крючок, стоит чуть отвлечься, и он соскальзывает с шерстяной нитки, просто катастрофа, и это теперь, когда осталась самая легкая часть работы — знай себе повторяй одно и то же, нет, видно, сегодня не твой день, Долорс, наверное, ты просто устала от обилия эмоций, в этом доме что ни день, то новые неприятности. Надо видеть, как Жофре и Леонор борются с анорексией дочери — в первую очередь Леонор. Вчера, когда они поняли, что Сандре лучше, что она уже может вставать и более-менее нормально передвигаться, то позвали ее в столовую, где, по словам Леонор, ее дожидался сюрприз. Девочка покрылась испариной, так она испугалась предстоящего испытания. А Леонор решила взять быка за рога — худшего способа не придумаешь, в ней нет ни капли деликатности, все-таки ее дочь или слепая, или тронутая, что еще хуже, как она только додумалась до такого, спрашивала себя старуха, прикрыв глаза, чтобы полнее насладиться разлившимся по столовой запахом шоколада.
Шоколад — это ее слабость. Отец его не любил, так что, по-видимому, это у нее от матери, хотя Долорс и не помнит, чтобы та была такой уж сластеной, да и времена были слишком тяжелые, чтобы они могли позволить себе подобную роскошь. И все-таки ей всегда казалось, что шоколадоманией в их семье страдала она одна. Когда они поженились и Эдуард перестал дарить ей шоколадные конфеты, Долорс старалась выцарапать из семейного бюджета пару неучтенных песет и купить себе немножко запретного лакомства, потому что это самая настоящая пытка — смотреть на шоколад, ощущать его аромат и не иметь возможности съесть.
На свете нет ничего лучше шоколада. Жидкого или в плитках, все равно. Вчера, когда его приготовили для Сандры, Долорс смотрела на чашку как завороженная, обмирая от запаха. Когда внучка была маленькой, она с ума сходила по горячему шоколаду и энсеймадам.[7]Этот порок у нее от тебя, говорила ей Леонор как бы в шутку, но в глубине души завидуя, что не она передала девочке эту страсть. А Долорс просила: отпусти нас с Сандрой в кондитерскую выпить по чашечке шоколада, не упрямься. Опять, ворчала Леонор. Мы уже давно с ней туда не ходили… В конце концов дочь скрепя сердце соглашалась, и Долорс вела внучку на улицу Петричол или еще куда-нибудь пить горячий шоколад.
Внезапно в ней заговорила совесть. Впервые за все это время. Тугой ком поднялся к горлу и не давал дышать. Эдуард тоже не мог свободно дышать, когда же он умрет, господи, уж поскорей бы, она видела, как он мучается, и теперь остро ощущала свою вину, она не желала ему этого, просто хотела сделать всем лучше, однако все шло не так, причиняя ей боль, терзая душу, и она не могла ни спать, ни нормально дышать, ни смотреть. Разве врач не говорил, что в случае повторного приступа надо немедленно везти мужа в больницу, иначе будет поздно? Разве это не означает, что малейшее промедление обернется для Эдуарда летальным исходом? Отчего же все идет не так? Вот бы посоветоваться с Антони, но август — это единственный месяц, когда они не могут видеться, а кроме того, в этом деле он Долорс не советчик. Ни он, ни кто-либо другой.
Рано утром она отважилась зайти в комнату к мужу. Эдуард по-прежнему метался в жару, дыхание стало еще более затрудненным, время от времени он стонал: как больно, спина, спина — наверное, там тоже вскочили волдыри, о боже, Долорс не могла этого вынести, а до следующего приема смертоносного антибиотика оставалось целых два часа, тогда она решила дать таблетку прямо сейчас и посмотреть, что будет. Если в течение часа муж не умрет, то Долорс вызовет врача и пусть тот спасает беднягу, потому что так больше не может продолжаться. Потому что вместо смерти во имя милосердия получается настоящая пытка, не садистка же она, в конце концов.
В общем, она дала Эдуарду очередную таблетку и сказала, что очень обеспокоена, но сейчас еще слишком рано, вот если в течение часа его состояние не улучшится, она вызовет врача. Муж ничего не ответил. Умирай же, умирай, молила Долорс мысленно. Она через силу посмотрела мужу в лицо и ужаснулась. Господи, умоляла она, если ты существуешь, сделай так, чтобы он больше не страдал, я этого не вынесу, забери его, пожалуйста, забери!
Однако Господь не торопился. Может, его попросту не существует? Или же сегодня ему неохота забирать кого-то к себе на небо, это ведь очень высоко и нужно приложить большие усилия, а у него нет настроения. Через час Долорс отправилась на телефонный узел вызывать врача, вся на нервах: пожалуйста, приходите скорее, умоляю, муж умирает, мне кажется, я перепутала таблетки. Повесив трубку, Долорс почувствовала себя настоящим чудовищем из-за того, что натворила: ведь она пожелала кому-то смерти и попыталась совершить убийство. Как так вышло, Господи, что я решилась на подобное, я же цивилизованный человек, о чем ты только думала, Долорс, это ненависть и презрение к Эдуарду ослепили тебя. В ужасе от содеянного, теперь она хотела только одного — спасти беднягу, а потом можно развестись с ним, и все, это совсем просто, мы найдем выход, Эдуард проживет и один, не так уж он беспомощен. Не надо его убивать. В ожидании врача она села возле Эдуарда и попыталась привести его в чувство, муж выглядел просто чудовищно, теперь Долорс и сама хотела умереть, слезы текли по лицу рекой, а губы молили: прости меня, Эдуард, прости меня, а он в краткий миг просветления удивился: за что? Потому что я перепутала антибиотики, кажется, я дала тебе не те таблетки. Но сейчас придет врач, он должен быть с минуты на минуту.
Сандра смотрела на чашку горячего шоколада, сливки и энсеймаду с таким видом, словно ничего не видела перед собой. Родители стояли рядом и, должно быть, думали, какая замечательная мысль пришла им в голову — соблазнить дочку ее любимыми лакомствами. Им невдомек, что Сандра отказывается от еды не потому, что не любит макароны, или овощи, или рис, или бифштексы, — нет, она нарочно голодает потому, что считает себя толстой, а считает она так потому, что у девочки свое представление о мире, своя собственная реальность, об этом говорили многие философы, и Долорс с ними согласна: не существует абсолютной истины, человеку не может что-то нравиться вечно, потому что внешние обстоятельства меняются и сейчас нам неинтересно то, что казалось важным раньше, по той простой причине, что происходящее сейчас притягивает сильнее, довлеет над нами и, хорошо это или плохо, но отвлекает от того, что привлекало нас раньше. Долорс, что за занудство, сказала она себе, додумав до этого места, может, ты тоже философ, может, тебе надо было книгу написать, только теперь уже поздно, с такой рукой ничего не напишешь, вон сегодня и крючок-то держишь с трудом, Боже милосердный, это же катастрофа.
Я не хочу есть, сказала Сандра. И от всего этого ужасно толстеют, добавила она, увидев ошеломленные и подавленные лица родителей. Девочка смотрела на них своими большими глазами, которые молили о прощении за то, что она не может выполнить их желание.
Сеньора, положение крайне серьезное, вызываем «скорую помощь». Я перепутала таблетки. Вот именно, — врач держал в руке список медикаментов, которые вызывали у Эдуарда аллергию, и упаковку антибиотика, — вы дали мужу то, что должны были пить сами, не знаю, удастся ли спасти его, и быстро вышел из комнаты, чтобы позвонить в «неотложку». Долорс осталась: ее мучила совесть, муж весь распух и, казалось, превратился в один гигантский волдырь, он весь горел, господи, что я натворила, ни Эдуард, ни врач даже представить себе не могут, как велики ее страдания, им и в голову не могло прийти, что она нарочно заменила таблетки, они не представляют, каково ей сейчас, как она раскаивается и желает только одного — спасти Эдуарда, спасти любой ценой.
