Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
Например, с душем. В школе его не было, но гений-директор наколдовал и повесил, где надо, котлы и краны. Однако вот незадача, приехало на эти бескрайние просторы работать и пачкаться человек семьдесят, а воды хватало от силы на восемь, ну, на десять, если тонкой струйкой и быстро. А кому же хотелось после долгого трудового дня, пыли, грязи и бесконечных понуканий быстро? Поэтому первым трем, вовремя добравшимся до места, доставалось все. После отчаянного крика режиссера: «Спасибо, на сегодня закончили!» начиналось самое интересное. Те, у кого оставались силы, бросались по машинам, в нетерпении пыхтящим моторами неподалеку, и наперегонки бросались навстречу заветным котлам.
Нет, были и те, которым на все эти страсти с ежевечерним омовением было глубоко начхать. Они неспешно сворачивали дела и провода, обстоятельно обсуждали завтрашний день, неторопливо грузились по машинам, с помпой заезжали в местный «супермаркет», затаривались бухлом и отправлялись любоваться звездами до глубокой ночи. Мы же, как ковбои Мальборо, неслись на нашем гримвагене в школу навстречу мечте. Пару раз опоздав, мы обучили водителя коварным маневрам и показали тупиковый путь, в который можно завозить и бросать на произвол судьбы особо прытких и чистоплотных. Несколько дней нам везло, мы первыми приходили к финишу, но в конце концов пострадали от собственной хитрости. Поскольку процесс очищения затягивался до глубокой ночи, к первой помывке вода в котле не успевала согреться. Когда я в пять утра заявилась принять королевский душ в одиночестве, из крана шнурком потекла тонкая струйка, берущая начало в высокогорных ледниках Алтая…
На завтрак здесь почему-то давали баранину, а на ужин – манную кашу с маслом. С утра могло встать ядерное солнце, к вечеру – пойти карбидовый снег. Здесь все было как-то странно, но самым странным, лично для меня, оставался все-таки съемочный процесс. Я вообще всегда с подозрением отношусь к тому, чего не понимаю, от этого из-под палки летаю на самолетах. Но съемки и все, что с ними связано, всегда гарантированно поражает мое воображение.
В отличие от многих девочек-припевочек, я никогда не мечтала стать актрисой, меня не манила сцена и не звала кинокамера. В той экспедиции я лишний раз убедилась, что правильно делала, что не манила и не звала. С точки зрения нормального человека, жизнь актеров – сплошной стресс, насилие и издевательства. Их и в долине поднимали раньше всех и, пока некоторые досматривали сто сороковой сон, красили, чесали, клеили на морду резину и называли это пластическим гримом, старящим их миловидные лица лет на двести, упаковывали в немыслимые костюмы и ставили у порога – дожидаться, когда сойдет из опочивален остальная шайка. С осторожностью ценного груза почти обездвиженных несчастных везли за сто километров к очередному месту съемки, выгружали, протирали, отряхивали и начинали издеваться.
Вот вы сколько раз можете сказать одну и ту же фразу с одинаковой интонацией? Правильно, пока не надоест. На съемке вы будете бубнить ее до тех пор, пока не надоест режиссеру или не сядет солнце. А если ему два часа не будет надоедать, как главный герой бьет вас дубиной по лицу и дубли затягиваются? А если вам в костюме пингвина надо догонять разгоняющийся по степи звездолет и в самый ответственный момент вы спотыкаетесь о булыжник размером с Шри-Ланку и оставшуюся часть дистанции пропахиваете носом вечную мерзлоту? А если вам захотелось попи́сать, а для этого надо остановиться на полтора часа, вызвать пятерых костюмеров и отвезти вас в соседнюю деревню? Нет, режиссера и команду тоже жалко. Жалко, когда на сороковом дубле актер по непонятным причинам не может попасть в задуманную интонацию, жалко, когда звездолет и пингвин почему-то бегут не друг за другом, а в разные стороны. Нестерпимо жаль, когда четыре часа устанавливают камеру и свет, ставят в кадр всё живое, и начинается дождь со снегом. И уж совсем сердце разрывается, когда остается пятнадцать минут до захода солнца, а главный герой делает страшные глаза и говорит, что ему надо срочно позвонить маме.
Съемки фильма – это непрекращающийся душераздирающий процесс. Семьдесят человек могут неделю корячиться над каким-нибудь высокохудожественным полетом гусиного пера от лампы до подушки, умереть от счастья, когда всё наконец получится и чертово перо пролетит в нужную сторону на необходимой скорости, а потом этот кадр не войдет в окончательный монтаж. Актер спалит мозг, разучивая пятисотстраничный монолог, а от него в фильме останется одна фраза. На огромном поле могут полчаса взрываться тонны взрывчатки, режиссер будет ликовать и целовать пиротехника, а потом окажется, что во время записи в камере не было пленки. Учитывая, что все стоит денег и нервов, к концу съемочного периода группа даже не чувствует, когда продюсер бьет всех рельсой по голове и спрашивает, на что, блин, потратили все бабки.
Хорошо, если вы вкалываете в киностудии и после смены возвращаетесь домой к жене и детям. Ничего, если они вас не узнают, звонят директору и просят забрать то, что приехало, и привезти кого-нибудь другого. Но если вы с кучей дорогого барахла и бесценной техники забрались на высоту двух тысяч метров, до ближайшего города как до Луны, а возвращаетесь вы в кабинет биологии – вас можно от души поздравить.
Когда через две недели мы сели в нормальную машину и рванули в обратный путь, я чувствовала себя кораблем, паруса которого наполняет ветер свободы. После консервов, сухофруктов, баранок и бессменной баранины во всех мыслимых и немыслимых видах, оливье с креветками в ресторане показался деликатесом. Я пять часов провела в ванной, а при виде поезда в Москву начала танцевать на перроне. Вернувшись домой, я всерьез поблагодарила судьбу и каждый раз, включая кран с горячей водой, говорила в потолок: «Большое спасибо!» Я с восторгом ложилась в свою кровать и ликовала, надевая с утра чистую и красивую одежду. Так продолжалось примерно неделю. Потом жизнь вошла в привычную колею, я опять привыкла к свежевыжатому соку, фену и расческе и стала с ностальгией вспоминать неземное ночное небо со звездами величиной с блюдце, разведенную на огне тушенку с помидорами и полный отчаяния крик режиссера: «Спасибо всем, на сегодня съемка закончена!»
Что делать, всегда оказывается, что хорошо там, где нас нет. Даже если это плоская равнина на краю света.
Феодосия
Неважно, почему той зимой я отправилась в Феодосию поездом. Если бы я знала, что меня ждет, я бы зубами вцепилась в самое старое крыло самого безнадежного самолета и так бы и провисела на нем до конца полета. Но нет. Едва серенькое солнышко взошло на зимний небосвод, как мы с любимым, попеременно пиная ногами упрямый чемодан, который отказывался двигаться самостоятельно, поползли по суицидальному тоннелю к поездам. Наверху среди заиндевевших вагонов шустрили невыспавшиеся пассажиры вороватого вида. Проводники, разминающиеся перед дверьми, тоже выглядели подозрительно, но хотя бы были одеты в форму. Именно она и вводила в заблуждение. В этих шинельках и каракулевых воротничках была какая-то надежда. На порядок, дисциплину и благополучное завершение начатого пути.
Я покорно плелась вдоль поезда и мечтала только об одном – отдать дяде билет, добраться до купе, задраить дверь и ближайшие 26 часов проспать под умиротворяющий стук колес. Ха! Уже на входе в вагон меня что-то насторожило, но мозг спал, а глаза плохо открывались. Зато когда я вошла в купе, у меня все так открылось, что мужчина захлопнул дверь на замок, опасаясь, что я сбегу отсюда вместе с чемоданом. Я всхлипнула и присела на нары. Делать было нечего. Меня посадили на сутки. На колеса.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
