– Кора, прости меня. Мне ужасно жаль.
– Ты гадок. Это мерзко, подло, отвратительно.
Он расправил плечи, глядя в сторону.
– Это грех. Библию читал?
– Да. Знаю.
– И ты привел эту гадину сюда. Прямо к нам в дом.
– Мне не следовало так поступать. – Он понизил голос. – Он не гадина.
– Что?
– Он не гадина.
Кора нашарила маленькую хрустальную вазу на тумбочке у кровати, бросила в Алана, но не попала. Вазочка разбилась об пол. Алан, теребя ус, задумчиво смотрел на осколки.
– Та самая пьянь, которая чуть не испортила нам свадьбу? – Голос Коры не слушался, срывался на истерический визг. – Которая меня оскорбила?
– Обычно он не пьет. – Алан взглянул ей в лицо. – Он до сих пор раскаивается. Для него это был тяжелый день.
Она выставила ладонь: хватит, молчи. Ее по-прежнему тряс озноб, голова болела, в трамвае ей было плохо, но это пустяк, ничто по сравнению с теперешним кошмаром. И кошмар сгущался, потому что муж ведь даже не раскаивался, не раскаивался ни капли. Ему не было стыдно, он не ползал перед ней на коленях.
– Что ты такое говоришь?
Он молчал.
– Почему это для него был тяжелый день? – Она чуть не расхохоталась. – Он что, ревновал? Хотел сам за тебя выйти? – Глумливая улыбка пропала, когда она прочла му́ку в его лице. Она посмотрела в сторону, держась за край кровати. Руки, его руки, перебирали рыжие волосы, гладили веснушчатое плечо.
Дура она, дура. И в тот счастливый день была дура в белом платье, с цветками апельсина в волосах.
– Уже тогда? Еще до нашей свадьбы?
Алан кивнул. Наклонился, подобрал осколок и положил на столик, глядя на зазубренный край.
– Вы и тогда этим занимались? Даже тогда?
– Нет. Тогда мы решили прекратить.
– Пре… прекратить?! – Стены рушились, словно картонные декорации в финале водевиля. – А… начали вы когда?
– Мы познакомились на юридическом факультете.
Кора потрясла головой. Говорить она не могла. Вот. Вот почему он к ней не прикасался.
– Я не хотел причинять тебе боль, Кора. Я хотел тебе помочь.
Она сузила глаза:
– Ты меня использовал.
– Нет. Нет. Не использовал. Я думал, мы сможем остановиться. Я старался. Ты не представляешь, как я старался.
Она глянула на зазубренный осколок. Взять бы его и перерезать горло – себе или ему. Но дети. Они в Парке Чудес, катаются на каруселях. Придут домой к обеду, устанут, полезут обниматься. А если бы они вернулись домой с ней? Если бы Кора с Хэрриэт не уговорили детей пойти в парк без мамы? Если бы один из них взбежал по лестнице и увидел то, что увидела она, – это извращение, прямо в нашем доме?
– Подлец.
– Кора. Не говори так. Это неправда, и ты сама это знаешь. – Он не отводил от нее блестящих глаз. – Ты же знаешь меня.
– Ничего я не знаю. Ты говорил мне, что любишь. Так искренне.
– Говорил. Люблю. – Он сглотнул. По щеке скатилась слеза, другая. Повисли на усах. Коре ни капли не было его жалко, она вообще ничего не чувствовала. – Я люблю тебя, Кора.
– И при этом занимаешься этой мерзостью. С мужиком. А к жене не притрагиваешься.
– Мы же договорились, что ты больше не будешь рожать.
Она покачала головой. Нет, она не потерпит этот отеческий тон, снисходительное воззвание к логике. То, что он говорит, нелогично. И он ее не запутает.
– От мужчин дети не рождаются, правда, Алан? Но это тебя не останавливает.
– С мужчинами все иначе.
Она скривилась. Безумие какое-то. Бессмыслица.
– Это с тобой все иначе, Алан. Другие мужчины этим не занимаются. Другие мужья этим не занимаются. Только ты, Алан. Ты один! Не пытайся представить дело так, будто ты как все мужчины! Ты не такой! У тебя связь с другим мужиком!
Алан, поколебавшись, кивнул.
– И при этом тебе нужна жена, чтобы никто не узнал. Чтоб не догадывались даже.
Он снова кивнул.
– Ты мог выбрать любую женщину в Уичите, красивее, богаче, из хорошей семьи, а выбрал меня, потому что я молодая дурочка и сирота и ничего не смыслю!
– Я выбрал тебя, потому что ты мне понравилась. – Глаза у него до сих пор блестели, и белки были красные, но он улыбнулся. Да, он улыбнулся и вытер слезы тылом ладони. – Я восхищался тобой, Кора. С самого знакомства. И я подумал, что смогу помочь тебе. – Он прикрыл глаза рукой. – Я знал, что не смогу любить женщину, как обычно мужья любят жен, но я знал, что могу тебе помочь, украсить твою жизнь. Я думал, что этим заглажу…
Она расхохоталась, и хохот превратился во всхлип.
– Что загладишь? Мерзости, которые ты творишь за моей спиной? Это, знаешь ли, невозможно загладить, спасибо большое! Я бы лучше осталась девушкой, жила бы одна!
– Нет. Нет. Не это. Мы тогда прекратили. Я имею в виду, заглажу то, что я любил его. Я не мог удержаться.
Наступила пауза, только птица чирикала за окном да лошадь медленно процокала по улице. Глупая Кора. Теперь она вечно будет съеживаться, вспоминая, как лежала в этой постели под ним, как уверена была в его желании. Но он всех надул. «По всеобщему признанию, мистер Карлайл влюблен в свою молодую невесту». С каким удовольствием она прочла эти строчки в газете. Идиотка.
– Вон из дома, – сказала она. – Сегодня же вон, пока дети не пришли. – Она отвернулась. Если он действительно раскаивается, если ему правда стыдно, ему остается лишь бесшумно уползти с глаз долой. Но он не двинулся. Она в ярости развернулась к нему: – Слышишь меня? Вон!
– Ты уверена? – Он смотрел в пол. – Подумай немного, Кора. О своей жизни, о том, что у тебя есть. Мальчики. Дом. Ты ни в чем не нуждаешься. Друзья, приятная жизнь. И я, Кора. Я люблю тебя. Люблю.
– Ложь.
– Нет, не ложь. – Он, кажется, был уязвлен. – Я ведь заботился о тебе?
– Я больше не хочу, чтобы ты обо мне заботился. Ты… содомит, – яростно выпалила она. Гнев придал ей сил, уверенности. – Если я расскажу, что видела, любой судья пойдет мне навстречу и я получу развод и все твое имущество.
Он встал и потер щетину.
– В таком случае, – тихо сказал он, – я буду разорен. Возможно, мертв. Уясни себе это. Я не смогу практиковать, не смогу зарабатывать деньги на жизнь тебе и мальчикам. – Он поглядел на нее. – И знай, что есть люди, которые убьют меня, если узнают. Подумай хотя бы о детях. Им будет больно, плохо. Ты лишишь их будущего. Кора, пожалуйста, подумай об этом.
– Об этом должен был подумать ты.
Он ничего не ответил. Не было нужды. Перед ее мысленным взором уже возникли Говард и Эрл, их чистые ясные лица. Она подняла ладонь.
