— А если не получится…
Он надеялся, что они зададут этот вопрос.
— Тогда я попробую еще раз. С вашего согласия, разумеется.
Женщины переглянулись. Одна из них произнесла:
— Значит, вы думаете, что опять не получится.
В ее замечании прозвучал упрек, но он, тем не менее, снова повторил:
— Поживем — увидим.
— Мы это уже слышали… — сказала женщина после короткой паузы. — Возможно, нам придется на этом остановиться. Мы…
— Вам не нужно ничего платить, — быстро сказал Виктор.
— Дело не в деньгах. Мы больше не верим в это.
Ее слова прозвучали так, как будто она хотела с кем-то расстаться. Ее девушка присоединилась к ней.
— Нам сказали, что это невозможно… То, что мы хотим.
— Кто вам сказал? — воскликнул он громче, чем хотелось.
Женщины испугались. Доктор понял: если они полностью потеряют надежду, то больше не вернутся. Ему надо было всего лишь вновь вселить в них уверенность. Поэтому он повел их в лабораторию.
— Иногда то, что кажется невозможным, просто сложно, — сказал он.
Он показал им троих мышей пяти дней от роду. Они были величиной с детский мизинец. Их кожа была покрыта волосками, у двух мышей — коричневыми, а у третьей — белыми. Они лежали в корытце с измельченной бумагой и сосали черную мышь.
— Это не их мать. Она их только вынашивала, — из другого корытца он вынул большую белую и большую коричневую мышь. — Вот это их матери. Мышата — результат их скрещивания. Ни один самец мыши в этом не участвовал.
От изумления женщины не смогли вымолвить ни слова.
На этот раз он их не обманывал. Он сказал, что ему надо провести еще несколько экспериментов на человеческих яйцеклетках. И он уверен, что после этого все получится. Виктор рассказывал им о своих исследованиях и планах целых полтора часа, и они не перебили его ни единого раза. Таким образом ему опять удалось перетянуть их на свою сторону и убедить подождать до следующей операции еще месяц. Женщины согласились. Ему показалось, что все получилось превосходно.
В тот же день он записал на бумаге то, что рассказал им. После того как женщины увидели мышей, новость должна была распространиться очень быстро. Нужно обнародовать методы работы, прежде чем другие ученые начнут кричать, что он всех обманывает. Самым лучшим было бы подождать, пока у женщин не родится ребенок, но выбора уже не оставалось.
Статья написалась сама собой. Лишь несколько раз ему пришлось заглянуть в свои скудные записи. Уже на следующий день он отправил статью в Science, где несколько лет назад были опубликованы отрывки из его диссертации. Он сделал фотографии мышат и их матерей и приложил изображения каждой фазы процесса деления, полученные при помощи микроскопа, а также свои зарисовки.
После этого доктор Хоппе снова заперся в лаборатории.
* * *
Лотта Гёлен пришла к сестрам-клариссам в Ля Шапель через год после окончания Второй мировой войны. Ее отец Клаас был родом из Фаалса и в 1928 году переселился в бельгийский Льеж в поисках работы на каменноугольных шахтах. Через год после этого он в какой-то больнице познакомился с медсестрой Марией Войчек, старшей дочерью эмигрантов-католиков из Польши. Марии было тогда девятнадцать лет. Провстречавшись полгода, они поженились. Это произошло в марте 1930 года. Мария была уже три месяца беременна Лоттой. Она спрятала свой слегка выросший живот под свадебным платьем при помощи корсета, и никто ничего не заметил. Так продолжалось шесть месяцев, пока те, кто попробовал посчитать, не стали хмурить брови. Но этим все и ограничилось. Даже ее родители молчали. Может быть, именно поэтому чувство вины у Клааса и Марии было так велико.
От этого чувства вины они освободились шестнадцать лет спустя, произведя на свет трех законнорожденных дочерей и сослав Лотту в монастырь Ля Шапели. Лотта не сопротивлялась. Она хотела стать учительницей и считала, что монастырь будет первым этапом на этом пути. Родители не сказали ей, что при монастыре не было ни одной школы. Об этом девушка узнала сама, когда сестры отправили ее работать в приюте. В качестве постулантки[7]она должна была менять тряпичные подгузники ходивших под себя пациентов, а за остальными выливать и мыть ночные горшки. Кроме того, нужно было менять постельное белье и обрабатывать пролежни. Целый год, пока длился ее подготовительный срок, она не имела права разговаривать с пациентами.
Этот подготовительный год растянулся почти на двадцать один месяц. Тогда ее родители настояли, чтобы сестра Милгита допустила ее к посвящению в послушницы, потому что их дочь во второй раз отказалась возвращаться в монастырь после короткого пребывания дома.
Хабит[8], который Лотта могла носить как послушница, дал ей, наконец, чувство хоть какой-то значимости, несмотря на то, что в нем пришлось вынести изматывающую жару лета 1948 года. Ее обязанности остались прежними, потому что она все еще была самой молодой сестрой ордена. Но зато изменилось ее имя. Она стала называться сестрой Мартой, так решила за нее аббатиса. Святая Марта, как известно, была сестрой Марии Магдалины и занималась хозяйством, в то время как ее сестра уходила слушать Иисуса. Это имя, по мнению сестры Милгиты, было наградой за тяжелую работу Лотты в течение всех этих месяцев.
Но истинной наградой для Лотты стала возможность разговаривать с пациентами. Это произошло на следующий день после того, как Эгон Вайс замолчал навсегда. Несомненно, что-то здесь было не так, потому что, разрешив разговаривать с ними, Лотте тут же запретили распространяться о том, что говорили пациенты. «Плели пациенты» — вот какое выражение использовала сестра Милгита. Этой фразой она сразу же определяла любое их высказывание как полную ахинею. Как, например, то, что сказал Марк Франсуа. Этот имбецил пару дней назад поманил сестру Марту и прошептал, что Эгона убили. Он быстро провел указательным пальцем поперек горла. Она спросила его, кто же это сделал. Тем же самым указательным пальцем он украдкой показал на Анжело Вентурини. Когда она рассказала об этом аббатисе, та подвела ее к телу Эгона и показала, что с горлом умершего все в порядке.
— Видите, сестра Марта, — сказала она, — они плетут полную чушь. Поэтому опасно пересказывать другим подобные вещи.
Сестра Марта все поняла.
После смерти Эгона его рыдающий голос заменил певучий голосок Виктора. Как только в зале гас свет, мальчик принимался читать молитвы и продолжал до самого рассвета. В его голосе не было ни интонации, ни чувства. Это было просто непрекращающееся бормотанье, и поэтому никто из пациентов не обращал на него особого внимания. Напротив, от монотонного звука его голоса они сразу же засыпали, так успокоительно он на них действовал.
