Скорей бы он убрался! Селестино уже не терпится опустить штору, вытащить матрац и лечь спать; Селестино не любитель полуночничать — он старается ложиться пораньше и вести правильный образ жизни, насколько это возможно.
— Сами понимаете, мне до этого мало дела.
Селестино ночует в своем баре по двум причинам: во-первых, экономия, а во-вторых, можешь быть спокоен, что бар не ограбят среди ночи.
— Самое зло — оно там, наверху. Мы-то что, мы люди маленькие.
Селестино наловчился устраивать себе роскошное ложе, с которого он, правда, иногда сваливается, — волосяной матрац он кладет на восемь или десять составленных вместе стульев.
— Я считаю, что ловить в метро спекулянтов, — это несправедливо. Людям надо есть, и, если не находишь работы, приходится как-то выкручиваться. Жизнь сейчас ужасно вздорожала, вы это знаете не хуже меня, снабжение по карточкам ерундовое, дают такие крохи — смотреть не на что. Не хочу вас обидеть, но я думаю, что, если женщины торгуют сигаретами или губной помадой, это не такое преступление, чтобы вы, полицейские, за ними охотились.
Полицейский, пьющий анисовую, не умеет диалектически мыслить.
— Я ж не по своей воле, делаю что приказано.
— Знаю, знаю. Я, приятель, понимаю, что вы тут ни при чем.
Когда полицейский уходит, Селестино, соорудив свое ложе, укладывается и берет книжку — он любит себя побаловать, почитать лежа. На сон грядущий Селестино читает романсы и кинтильи[23], Ницше он читает днем. У него целая куча таких книжонок, некоторые он знает наизусть от первой страницы до последней. Все они очень хороши, но больше всего Селестино нравится «Восстание на Кубе» и «Повесть о преступлениях, совершенных любящей четой, доном Хасинто дель Кастильо и доньей Леонорой де ла Роса, ради исполнения их любовных обетов». Этот последний — классический романс, и начинается он по всем правилам:
О Мария пресвятая,
неба горнего звезда,
дочь Отца всего живого,
матерь Сына всеблагого
и жена Святого духа,
непорочна и невинна,
в лоне чистом зачала,
девять месяцев носила
и, чтоб грешным дать спасенье,
чудо-Сына родила,
Бога в человечьей плоти,
небом посланного нам.
Лоно же твое осталось
целым, чистым, невредимым.
Такие вот старинные романсы он любит больше всего. В свое оправдание Селестино порой начинает толковать о мудрости народа и прочей галиматье. А еще Селестино очень нравится речь капрала Переса перед взводом:
Раз уж судьи присудили
мне стоять под вашим дулом,
вам дарю четыре дуро,
чтоб без промаха палили,
облегчили мне конец.
Не преступник я, поверьте,
не такой достоин смерти!
Перес просит вас, ребята:
двое в грудь прицел отмерьте,
двое цельте прямо в лоб!
— Вот это храбрец! Да, были когда-то настоящие люди! — вслух восхищается Селестино, протягивая руку к выключателю.
В полутемном зале длинноволосый скрипач интеллигентного вида с чувством играет чардаш Монти.
Посетители пьют. Мужчины пьют виски, женщины — шампанское; те, что еще две недели назад служили консьержками, пьют пепперминт. Много свободных столиков, еще рановато.
— Как мне здесь нравится, Пабло!
— Так веселись, Лаурита, больше от тебя ничего не требуется.
— А правда, эта музыка возбуждает?
Сторож пошел к подозвавшему его человеку.
— Добрый вечер, сеньорито.
— Привет.
Сторож достал ключ и распахнул дверь. Потом как бы нехотя протянул руку за чаевыми.
— Большое спасибо.
Сторож включил свет на лестнице, снова запер подъезд и, постукивая палкой по земле, вернулся на прежнее место продолжить беседу с полицейским.
— Этот тип каждую ночь приходит в это время, а уходит не раньше четырех утра. У него тут на верхнем этаже, под крышей, девчонка — пальчики оближешь, зовут ее сеньорита Пирула.
— Гулящая, верно.
Женщина в цокольном не сводит с них глаз.
— Пока стоят вместе, они точно о чем-то разговаривают. Смотри, сторож пошел отпирать подъезд, а полицейский его дожидается.
Муж поднимает голову от газеты.
— И охота тебе заниматься тем, что тебя вовсе не касается! Наверно, поджидает какую-нибудь горняшку.
— Да, конечно, у тебя сразу на все готово объяснение.
Господин, чья любовница живет на верхнем этаже, снял пальто и положил его на софу в прихожей. Прихожая крохотная, там только помещается коротенькая софа да деревянная консоль под зеркалом в позолоченной раме.
— Что новенького, Пирула?
Заслышав щелканье замка, сеньорита Пирула вышла в прихожую.
— Ничего, Хавьерико, у меня всегда только одна новость — это ты.
Сеньорита Пирула очень молода, у нее вид интеллигентной благовоспитанной девицы, хотя немногим больше года назад она еще говорила «плочено», «шут с ним» и «изячно».
В одной из комнат, где мягко светит неяркая лампа, звучит по радио тихая музыка — мелодичный, томный, вкрадчивый, медленный фокстрот, который так приятно слушать или танцевать в интимной обстановке.
— Вы танцуете, сеньорита?
— Благодарю вас, сеньор, я немного устала, танцевала всю ночь.
Парочка громко расхохоталась, разумеется, не так громко, как хохотали Уругвайка и сеньор Флорес, и затем расцеловалась.
— Ты совсем девочка, Пирула.
— А ты точно школьник, Хавьерико.
Обняв друг друга за талию, оба прошли в следующую комнатку, словно прогуливаясь по аллее цветущих акаций.
— Сигаретку?
Каждую ночь повторяется один и тот же ритуал, говорятся примерно те же самые слова. У сеньориты Пирулы явно есть тяга к устойчивым отношениям, она наверняка преуспеет в жизни. Конечно, пока ей не на что жаловаться — Хавьер содержит ее, как королеву, любит ее, уважает…
Викторита о таком счастье не мечтает. Викторита мечтает лишь о том, чтобы есть досыта и когда-нибудь выйти замуж за своего парня, если он выздоровеет. У Викториты нет ни малейшего желания стать шлюхой, но и на виселицу тащат силком. Девушка никогда не распутничала, никогда не спала ни с кем, кроме своего парня. У Викториты есть сила воли, и, хотя девушка она в самом соку, она старается устоять. По отношению к Пако она всегда вела себя честно, ни единого раза его не обманула.
