— у меня есть кинжал!
Леонардо выпрямился — удивленный, но улыбающийся.
— Кинжал?
— Да.
— Ты спятил? Что я такого сделал? Мы занимались этим сто раз!
— Вы не понимаете. Я боюсь.
— Ты никогда не боялся. Никогда. Только не меня.
— Вы не понимаете! Я не…
— Что — не?.. Ты меня не любишь?
Леонардо рассмеялся.
Герардини глянул на площадь. Пес умер. Прихожане, оплакивавшие усопших, разошлись. Двери церкви закрылись. Костры по-прежнему горели, но людей, сидящих вокруг, начало клонить ко сну. В их общем силуэте не было ничего человеческого — издали он казался контуром горной гряды.
Рука Леонардо вновь упала на плечо Герардини.
— Я всегда сначала брал тебя сзади. Помнишь? Стоя. Вот так…
Он настойчиво прижался к юноше сзади и с силой сунул ему в рот пальцы свободной руки, приговаривая:
— Вот так, вот так. Тебе нравится, правда?
Его губы впились в левое ухо Герардини. Он сорвал с юноши камзол, и тот повис на одном плече. Леонардо быстро взялся за застежки, скреплявшие лосины юноши с поясом.
— Ты пахнешь точно так же, как и раньше. Волосы, шея, кожа…
Леонардо взял руку Герардини и положил ее на свой восставший член.
— Не-ет!
IОноша развернулся и ударил Леонардо в лицо.
Тот дал сдачи — так сильно, что Герардини упал.
Потом нагнулся, поднял мальчика и сорвал с него рубашку.
Руки Герардини взметнулись вверх, прикрывая тело. Леонардо дважды ударил его по лицу. Дважды — а потом еще раз.
Юноша скрестил руки, прижав локти к груди.
Голос Леонардо доносился до него словно откуда-то издалека.
— Мне не говорят «нет»! Никто! Встань на колени и проси прощения!
Мальчик обмяк и рухнул на колени.
— Простите.
— Еще раз! И как следует!
— Простите, Мастер!
— Встань!
Герардини не мог пошевелиться:
— Встань!!!
Леонардо схватил юношу за волосы и поднял на ноги. Потом взял за руку, протащил по комнате, бросил на стол и, сорвав с него лосины и туфли, швырнул их в огонь.
Герардини опустил руку вниз, прикрывая пах, и закрыл глаза.
Слишком поздно.
Леонардо уже увидел… и отвернулся.
Герардини сел.
— Я пыталась сказать вам, — проговорила она. — Но вы не слушали».
11
Юнг читал это в полночь, сидя в своем кабинете, облаченный в пижаму и халат. Он нашарил пачку с сигарами, вытащил одну и чиркнул спичкой.
Не осознавая, что делает, Юнг поднес горящую спичку к губам и опомнился только тогда, когда почти уже сунул ее в рот.
— Черт побери! — выругался он.
Встал, налил себе стакан бренди.
Ты ведешь себя как пьяница, Карл Густав.
Кому какое дело? Мне нужно выпить! А кроме того, я совершенно трезв.
Ты чуть не поджег себя! И это признак трезвости? АЙ-аЙ-аЙI Целый стакан бренди! Так ты недолго останешься трезвым.
Отвяжись!
Ты слишком много пьешь, Кар Густав. А жаль. Такой острый ум…
— Отвяжись, Я сказал!
От его крика еле слышно задрожали оконные стекла;
С кем ты разговариваешь, Карл Густав? Здесь нет никого, кроме тебя u меня.
С призраками.
Тут нет призраков.
Тебе виднее.
Вот именно.
Юнг сел и выпил. Потом посмотрел на дневник Пилигрима с этой возмутительной историей, написанной его возмутительным почерком, в которой он обливал грязью одного из величайших людей, когда-либо ходивших по земле… И все это в таком спокойном, нейтральном тоне, словно читаешь порнографический отчет из зала суда!
А теперь еще и это. Очередной поворот.
Я пыталась сказать вам, — проговорила онa.
Проговорила она. Проговорила она. Проговорила она.
Выходит, речь шла о какой-то бабе!
Ну-ну, не горячись! Что ты имеешь против женщин? Почитай лучше дальше и узнай, кто она такая.
Я не хочу знать, кто она такая! Она самозванка, черт бы ее побрал!
Опять ты чертыхаешься, Карл Густав. Не стоит опускаться до ругани. Это неприлично.
А мне плевать! Плевать, черт побери!
Вижу. А зря, потому что ты катишься по наклонной. Кстати, что ты делал, читая дневник? Ты сам-то заметил? Мы в университете называли это «шаловливые ручонки». Помнишь? Так мы говорили о мастурбации, то есть, выражаясь более деликатно, о самоудовлетворении.
Я не дотрагивался до себя! Всего лишь поправил брюки. Мне было неудобно сидеть…
Ты будешь курить свою сигару?
Да! Обязательно!
Юнг сунул сигару в рот и закурил.
Перефразируя твоего бывшего друга доктора Фрейда, порой сигара — это просто сигара.
Прекрати! Никакой это не фаллический символ!
А я что говорю?
Ты намекаешь… Послушай! Меня не возбуждает совращение юношей. И перестань обливать меня грязью!
Но она не юноша. Она девушка.
Все равно не возбуждает.
Значит, ты ненормальный.
— Заткнись, Бога ради!
Ты снова говоришь вслух сам с собой.
Хорошо. Раз ты не хочешь оставить меня в покое, я буду читать дальше и узнаю все, что написано в этом проклятом дневнике — и почему!
Тишина.
Только шелест страниц.
А затем удовлетворенный вздох. Вот оно!
«Платье, или, вернее, маскарадный костюм…»
«Платье, или, вернее, маскарадный костюм, полетело к ее ногам. Ей было велено надеть его и сказано — почти с отвращением, — что Леонардо не интересует ее тело… Разве только как объект анатомических изучений.
— Надень его!
Девушка встала и, съежившись, повернулась к нему спиной. Ни один мужчина еще не видел ее обнаженной.
Кто-то из юных друзей Леонардо, очевидно, надевал это платье на масленицу — до пришествия Савонаролы. Голубое, расшитое звездами, вырезанными из посеребренной бумаги и приклеенными на ткань в виде созвездий: пояс Ориона — на талии, Плеяды — поперек груди, Кассиопея — на спине, а по кайме — Млечный Путь. Не будь она так напугана, девушка залюбовалась бы им и, наверное, даже похвалила эту веселую выдумку. Но сейчас ей было не до того.
