Филипп настоял на том, чтобы его нарядили в панцирь и наголенники. Во времена Александра он, следуя за войском, носил обычное платье, но сейчас, став царем, понял, что вправе сменить его на доспехи. Собственно говоря, Арридей всегда рвался в бой, однако он привык к послушанию еще при брате и никогда не пытался проявить своеволие, зная, что драться ему все равно не дадут.
— Ты весь в крови, — заметил царь. — Тебе нужно показаться лекарю.
— Мне нужно искупаться.
Бывая наедине с правителем, Пердикка обходился без церемоний. Удовлетворив любопытство Филиппа, он удалился в свою палатку, умылся, переоделся и велел привести гонца.
Вид того вызвал у него удивление. Доставленное послание было немногословным, формальным, зато сам курьер явно мог рассказать многое. Крепкий седой ветеран, потерявший большой палец в битве при Гавгамелах, уже разменял седьмой десяток и вдобавок принадлежал к довольно знатному роду.
Таких, скорее, избирают на роль посланников, а не обычных гонцов.
Изображая довольство, сдобренное вполне обоснованными опасениями, Пердикка перечитал письмо, чтобы выиграть время для размышлений.
Дочь Филиппа и сестра Александра Клеопатра приветствует Пердикку, регента азиатских царств…
После традиционных пожеланий благополучия и процветания в послании коротко упоминалось об их родстве, о его выдающемся служении Александру и высказывалось предположение о необходимости встречи для обсуждения дел, «касающихся благоденствия всей Македонии». Правда, какие именно это дела, оставалось не ясным. Однако последняя фраза явно давала понять, что царица уже выехала из Додоны.
Посланник с показной небрежностью вертел в руках кубок с вином. Пердикка прочистил горло.
— Могу ли я надеяться, что меня милостиво воспримут, если я осмелюсь просить руки досточтимой госпожи Клеопатры?
Посланник подтвердил его догадку благосклонной улыбкой.
— Пока у нас есть царь, избранный лишь македонцами, пребывавшими в Азии. Однако оставшиеся на родине воины, вероятно, предпочтут сделать свой выбор.
Несмотря на завершившийся победой день, Пердикка испытывал полнейшее опустошение. Возвращаясь в лагерь, он мечтал принять ванну, отдохнуть, выпить вина и вовсе не был готов вот так ни с того ни с сего давать кому-то скоропалительное согласие воссесть на трон Македонии. После многозначительной паузы он произнес с определенной долей сухости:
— Такое счастье превозошло бы самые смелые мои ожидания. Я боюсь только, что она все еще оплакивает Леонната.
Ветеран, успевший до прихода Пердикки, благодаря радушию лагерного распорядителя, изрядно нагрузиться вином, поудобнее устроился в кресле. Вино было разбавлено лишь каплей воды, но сейчас Пердикке как раз и требовалось хватить чарку покрепче. Как солдату с солдатом. Дипломатия может и подождать.
— Могу сказать тебе, командир, чего стоил тот выбор царицы. В детстве ей оказали услугу, и она это запомнила. Как-то раз, будучи еще мальчишкой, Леоннат залез на дерево, чтобы достать ее кошку. Ты же знаешь, каковы женщины.
— А в итоге, я полагаю, они не сошлись характерами?
— Не сошлись. Вернувшись из Азии, он отправился на юг усмирять греков, но успел только собрать свои войска в Македонии и дойти до восставшей крепости. Ему не повезло, он погиб, так и не узнав, что мы победили.
— Жаль. Я слышал, он дрался, пока мог стоять. Отважный был воин, но едва ли в царях это главное.
— Однако она уже вполне смирилась с утратой, — напрямик заявил старый вояка. — Так говорят все, кто знает ее. Жизнь с ним кажется ей теперь наваждением. Госпожа Клеопатра быстро оправилась от горя. К счастью у нее есть возможность подумать о более достойном женихе. — Он вновь осушил свой кубок. Пердикка не преминул тут же наполнить его. — О командир, если бы она видела тебя при Гавгамелах!
Восклицание незамедлительно увлекло обоих в пучину воспоминаний о славной битве. Когда они вновь вернулись к насущным проблемам, Пердикка сказал:
— Мне думается, главное в том, что ей хочется избавиться от опеки Олимпиады.
Раскрасневшийся и разомлевший от вина посланец с грохотом поставил кубок и облокотился на стол.
— Командир! Между нами, ее матушка — подлинная горгона. Она буквально сжирала бедняжку по кусочкам, пока не прибрала к рукам все дела в ее доме, не говоря уже обо всем царстве. Не то чтобы Клеопатре недостает силы духа, но ей трудно, ох как трудно одной, без мужской поддержки противиться своей родительнице. Та окружила себя преданными молоссианами, которые почитают ее как царицу. В сущности, она и является царицей. И выглядит царственно, и внушительности ей не занимать. К тому же она — мать Александра.
— О да! Значит, Клеопатра намерена оставить ей Додону, а сама хочет выдвинуть претензию на Македонию?
— Она же дочь Филиппа.
Пердикка, быстро сообразивший, что к чему, заметил:
— Покойный правитель Додоны оставил ей сына.
У него не было никакого желания опекать пасынка.
— Он получит наследство на родине, его бабка присмотрит за этим. Поговорим о Македонии. Конечно, не было случая, чтобы женщина правила македонцами. Однако дочь Филиппа, вышедшая замуж за человека царского рода, который уже фактически правит как царь… — Вдруг, вспомнив о чем-то, ветеран схватился за висевший на поясе кошель и вытащил из него плоский предмет, завернутый в богато расшитую шерстяную тряпицу. — Госпожа просила передать тебе это, понимая, что прошло много лет с тех пор, как ты видел ее.
То был портрет, искусно нанесенный восковыми красками на деревянную плашку. Даже с учетом некоторой шаблонности, сглаживающей индивидуальные черты и изъяны, было очевидно, что на портрете изображена дочь Филиппа. Густые волосы, широкие, взлетающие вверх брови и решительный твердый подбородок одержали победу над пресной попыткой художника угодить всем и вся. Пердикка вспомнил, что Клеопатра на пару лет моложе Александра — значит, сейчас ей чуть больше тридцати.
— Царственная и весьма привлекательная особа, — произнес он вслух. — Она сама по себе уже подарок, даже без царства.
Выигрывая время, он продолжал нахваливать Клеопатру. Опасность была велика. Александр давно приучил его к взвешенным и обдуманным действиям.
— Ладно, — сказал он наконец. — Все это надлежит серьезно обдумать. Да и госпоже Клеопатре нужно, очевидно, нечто большее, чем простое согласие. Однако для таких размышлений требуется свежая голова. Сегодня за ужином я сообщу всем, что ты привез письмо от Олимпиады. Она вечно кому-нибудь пишет.
— Я привез и его. Она одобряет эту идею, как ты можешь догадаться.
Пердикка, отложив новый более увесистый свиток в сторону, крикнул управляющего и велел ему подыскать жилье для гостя, а сам, оставшись в одиночестве, облокотился на грубый походный стол и устало обхватил руками голову.
