Корчу гримасу:
— Я стар.
Он смеется — настоящий взрыв смеха. Такое впечатление, что я слышу этот звук впервые после того, как мое существование прервалось на годы.
— Ты просто устал, брат. Ты мертв: Геррит Букбиндер мертв и похоронен под стенами Мюнстера. Здесь ты Лот, тот, который не возвращается. Запомни это.
Рука у меня на плече. Я слежу за детьми во дворике, словно это сказочные создания. Дети-палачи из Мюнстера далеко в прошлом… маленькие монстры Бокельсона… Дети-инквизиторы, у которых кровь на руках.
— Кто эти люди, Бальтазар?
— Свободные духом. Они добились чистоты, отвергнув грех лжи, и свободны в своих желаниях — для них это и есть счастье.
Он говорит все это так естественно, словно объясняет порядок мироздания. Жар у меня в животе сменяется болью — для меня, для этого измученного тела — и такая простая будничная радость.
Рука чуть сильнее сдавливает мне плечо.
— Святой Дух во всех них, так же как и в каждом из нас. Они живут честно и открыто жизнью Божьей — им нет нужды браться за меч.
В глазах все становится туманным, словно я теряю зрение.
— Ты. действительно веришь, что так оно и есть? Мы потеряли Царство, чтобы обрести его здесь?
Он кивает:
— Элои однажды сказал мне, что Царствие Небесное совсем не то, чего можно дождаться, оно не приходит однажды: будь то вчера или завтра и даже через тысячу лет. Это состояние души: оно существует повсюду и нигде… Оно в улыбке Катлин, в тепле ее тела, в радости ребенка.
Я понимаю, что мне хочется выплакать всю свою ненависть, страх, отчаяние, поражение. Но это трудно, больно. Мне приходится облокотиться на балюстраду.
— Для меня поздно.
— Никогда и ни для кого не поздно. Оставшись здесь, и ты поймешь это, брат.
— Элои хочет, чтобы я рассказал ему свою историю. Почему?
— Он верит в простых людей, униженных. Он верит, что Христос может возродиться в каждом из нас, в первую очередь в тех, кто изведал горечь поражений.
— Я видел лишь океан ужаса — он у меня за спиной.
Он вздыхает, словно действительно понимает:
— Пусть мертвые хоронят своих мертвых, чтобы живые могли возродиться к новой жизни.
Урок Спасителя.
— А тебя он тоже об этом просил?
— Нет. Я сумел выбраться из той пропасти, в которой ты погряз.
* * *
Не знаю, как это произошло. Наверное, само по себе — мне никто ничего не говорил, но я неожиданно понял, что вытесываю колья для ограды огорода. Я начал отвечать на приветствия всех встреченных, и молодой чесальщик даже спросил моего совета, как ему лучше наладить свой станок.
Складываю в кучу заостренные колья, в углу сада, за домом. Маленький топор остр и легок, он позволяет мне работать сидя и не прилагая особых усилий. На какое-то мгновение у меня вновь возникает перед глазами юноша, коловший дрова на заднем дворе пастора Фогеля… тысячу лет назад… Но я стараюсь побыстрее прогнать это воспоминание.
Светловолосая девочка, беззубо улыбаясь, подходит ко мне:
— Ты Лот?
Мне по-прежнему трудно выдавить из себя хоть слово.
Я бросаю работу, чтобы не поранить ее щепками.
— Да. А ты кто?
— Магда.
Она протягивает мне разрисованный камешек:
— Я раскрасила его для тебя.
Недолго верчу его в руках.
— Спасибо, Магда, ты очень добра.
— А у тебя есть маленькая девочка?
— Нет.
— А почему?
Прежде ни один ребенок никогда не задавал мне вопросов.
— Не знаю.
Она появляется совершенно неожиданно, в руках — мешочек с семенами.
— Магда, пойдем, мы должны засеять огород.
Вновь тот же древний жар. Слова вылетают сами по себе:
— Это твоя дочь?
— Да.
Катлин улыбается, делая день светлее, берет малышку за руку и смотрит на колья:
— Спасибо за то, что ты делаешь. Без ограды огород не просуществует и дня.
— Спасибо вам за то, что нашли мне занятие.
— Ты останешься с нами?
— Не знаю, мне некуда идти.
Крошка выхватывает мешок из рук матери и бежит в огород, бормоча что-то себе под нос.
Голубые глаза Катлин не дают покоя моему животу.
— Оставайся…
Глава 5
Антверпен, 4 мая 1538 года
Элои ведет переговоры с двумя людьми, одетыми в черное, — у них вид серьезных, расторопных коммерсантов.
Я жду, сидя в отдалении: создается впечатление, что он на короткой ноге с этими людьми и общается с ними в свое удовольствие. Мне интересно, догадываются ли они, о чем он действительно думает.
Они прощаются друг с другом эффектными поклонами и фальшивыми улыбками, в чем никому и никогда не удавалось превзойти Элои. Обе напыщенные вороны уходят, не удостоив меня и взглядом.
— Это хозяева типографии. Я заключил с ними сделку — хочу использовать ее. Пришлось пообещать, что у них не будет неприятностей с цензурой, но нам придется соблюдать осторожность.
Он говорит со мной, словно уже как божий день ясно, что я стал одним из них.
— Представляю, какие деньги тебе приносят твои «знакомства»…
— Повсюду есть люди, способные понять то, что мы им скажем. Нужно общаться с ними и находить новые деньги, чтобы печатать и распространять наши послания. Свобода духа не имеет цены, но этот мир стремится для каждой вещи определить ее цену. Мы должны твердо стоять на земле: здесь у нас все общее, мы живем безмятежно и просто, работаем, чтобы обеспечить себе средства на жизнь, и поддерживаем знакомства с богатыми людьми для того, чтобы они финансировали нас. Но внешним миром правит война между странами, торговцами и церковью.
Обескураженно пожимаю плечами:
— И кого именно вы ищете? Человека, который сможет вращаться в этом мире, где все режут друг другу глотки? Того, кто оказался способен там выжить?
Очередная обезоруживающая улыбка, но уже с искренностью, которой торговцы не удостоились.
— Нам нужен некто толковый и расторопный, тот, кто сможет участвовать в интригах и вовремя шептать нужные слова в нужные уши.
Мы смотрим друг на друга.
— История длинна и запутанна, иногда память подводит меня.
Элои серьезен:
— Я не спешу, а ты наберешься сил, избавившись от всего, что мучает тебя.
