— Можешь думать, можешь не думать, — проговорил Де Куфф и, похоже, погрузился в дремоту.
— Не понимаю я этих религиозных иносказаний, — ответил Лукас. — Всякие там глубокие великости слишком для меня сложны. Буддийские коаны. Хасидские притчи. По мне, все это — китайское «печенье счастья».
— Я тебе не верю, — сказала Сония. — Иначе почему ты здесь? Почему пишешь о религии?
— Выявляю, — ответил Лукас. — Первые признаки.
— Чего? — спросил Разз.
— Наверно, конца света? — интуитивно предположил Лукас.
— Сказано было: ищите знамения, — сказал Разз. — Видел какие-нибудь?
— Я думал, ты можешь видеть кое-что, что я не могу.
— Пожалуй что так, — признал Разиэль.
— Что ты видишь? — спросила Сония. — Конец света?
— Кристофер не улавливает того, что мы способны уловить, — сказал Разиэль. — В конце концов, это наши дела. Мы только этим и занимаемся.
— Отлично, — кивнул Лукас. — Мое дело слушать. Стараться во всем этом разобраться.
— Наверняка же у тебя и диплом религиоведа.
— Молодец, догадливый.
— По какой именно религии? — спросил Де Куфф.
— Не бери в голову, — успокоил Лукаса Разиэль Мелькер. — Он шутит.
— Знаю.
Они ехали по шоссе на Тиверию, спускаясь с холмов на равнину у озера Киннерет. Там, где в озеро впадает Иордан, росли банановые рощи кибуца, в котором прошло детство подружки Лукаса Цилиллы. Потом они проехали Бейт-Шеан по Иерихонской дороге.
— Вообще-то, — сказал Лукас, — я бывший католик.
— Интересно, — хмыкнул Мелькер. — Ты похож на еврея.
Пытаясь представить, каким образом он мог показаться Раззу евреем, Лукас только еще больше разозлился. А ведь совсем недавно он был в прекраснейшем настроении.
— Не совсем, — заявил он.
Сония наблюдала за ним уголком глаза:
— Так ты здесь просто наездом?
— Точно, — ответил Лукас. — Разъездной корреспондент.
14
Прохладным дождливым утром несколько недель спустя Сония сидела в маленькой каменной лавке бергеровского домохозяина — Мардикяна, армянина-униата, занимавшегося росписью изразцов. Лавка располагалась близ Виа Долороза, но жил он и работал у Дамасских ворот, в доме с крохотным садиком и крышей, увитой виноградом. На красочных квадратных изразцах, которые рядами висели на побеленных кирпичных стенах лавки, были изображены святые и пророки или животные райского сада. Армянин и его брат расписывали их в мастерской в дальнем углу двора, беря за образец персидские книжные миниатюры.
Это был человек за семьдесят, широкой кости, с голым коричневым куполом черепа, покоящимся на массивных бровях. При взгляде под определенным углом он принимал совершенно зверский вид, хотя голос у него был очень мягкий. Они сидели, попивая турецкий кофе. Время от времени Сония передавала ему поклон от его давних еврейских клиентов из западной части города.
Сейчас она пришла, чтобы сообщить Мардикяну о смерти Бергера и выслушать полагающиеся соболезнования. После того как они отдали дань памяти покойного, она выразила желание продлить договор об аренде квартиры. Она рассудила, что способность Де Куффа платить значительно больше обычной цены может положительно повлиять на решение Мардикяна.
Ее друзья, сказала она гончару, — ученые-суфии, как Абдулла Уолтер. Она думала, он помнит, что Уолтер был еврей по происхождению, но новообращенный и пользовался большим уважением в Мусульманском квартале.
— Каждый чужой человек попадает под наблюдение, — с обескураживающим вздохом сказал Мардикян. — Требуют отчета о каждом камне.
— Кто требует?
— Да все стороны. Наша собственность нам не принадлежит, мадемуазель.
Мардикяну доставляло удовольствие обращаться к Сонии в такой вежливой манере. Он позволил себе легкую улыбку:
— Знаю, в Соединенных Штатах люди сами выбирают, кем им быть. Здесь не так, мадемуазель. Здесь, в Старом Свете, у нас нет выбора. Мы такие, какие есть.
— Понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Сония. — Тогда не сдадите ли мне? Я не чужая.
— Вашим еврейским друзьям стоит поискать себе жилье в еврейском городе.
Как большинство жителей Иерусалима, мистер Мардикян верил, что каждому есть место и каждый на своем месте.
— Они хотят жить в Старом Иерусалиме, а Еврейский квартал не для них. Некоторые из раввинов могут отнестись к ним враждебно.
— Но почему? — удивился он.
— Они по-своему толкуют Тору. Священное Писание.
— Это воспринимается как непочтение?
— Это может быть превратно понято.
По Мардикяну было видно, что он чувствовал. Все страшились быть превратно понятыми.
— Но они зрелые, спокойные люди, — продолжала уговаривать Сония. — С уважением относятся ко всем верованиям. Они последователи Абдуллы Уолтера.
Ее задачей было убедить его в том, что она вовсе не помогает воинствующим иудеям заполучить очередную базу в городе.
— Месье Уолтер вызывай восхищение мусульман, — заметил Мардикян. — Но о нем помнят только старики. И времена теперь другие.
— Я ручаюсь за их поведение, — сказала она. — Вы знаете меня. Шебабы меня знают.
Он так долго задумчиво смотрел на нее, что она начала сомневаться, каково ее действительное положение в Старом городе и кем ее на самом деле считают.
Наконец он согласился сдать квартиру ей и позволить Де Куффу и Разиэлю поселиться там на некоторое время. Плату запросил намного выше, чем брал с Бергера, но Сония решила согласиться без возражений, полагая, что Де Куфф богат и способен осилить такую плату.
— Очень печально узнать о смерти месье Бергера, — еще раз сказал Мардикян.
Он всегда называл Бергера на французский манер: Бержер, отчего на память приходило Фоли[139].
— Как все сложно, — вздохнула Сония, когда они наконец пришли к соглашению.
Они печально улыбнулись друг другу, и он предложил ей еще кофе. Сония отказалась.
— Я думаю, — сказал Мардикян, — каждому новому поколению трудней, чем их предшественникам.
— Мы были уверены, что все будет наоборот.
— Я тоже на это надеялся, мадемуазель, когда был молодым, как вы.
Очень мило с его стороны называть ее молодой, подумала Сония. Невозможно было представить его жертвой крушения иллюзий.
Когда он убрал поднос с кофейником и собирался распрощаться с ней, Сония, повинуясь внезапному порыву, спросила:
