– Вы не имели право так поступать! – несколько резковато заявил доктор Принс. – У этой женщины и так хватает фантазий на мой счет.
– Ну, мне кажется, что терять такую пациентку неразумно.
– Если потребуется, то я не против того, чтобы отделаться от этой женщины. Терпеть ее не могу. Если хотите, берите ее себе.
– А что вы скажете, когда получите в подарок от леди Кутберт-Гаррис пару шерстяных носков? – смеясь спросил доктор Суинберн. – Она их как раз вяжет…
– Боже милосердный! – вырвалось у Родни Принса.
– В конце концов, именно из-за таких людей наши дела идут совсем неплохо, – самодовольно заметил Суинберн. – Оставшиеся после вас счета, как вам хорошо известно, находятся далеко не в идеальном состоянии. Некоторые из этих докеров не расплатились за лечение, которое имело место еще лет шесть назад. Мне приходится обходить их дома и призывать негодяев к ответу.
– Не надо, – твердо заявил Родни. – Некоторым из этих бедолаг не на что покупать еду. Об оплате счета за лечение я уж помалкиваю.
«Ну и дурак! – пронеслось в голове у Суинберна. – На еду им денег точно не хватает, чего не скажешь о выпивке. Впрочем, не стоит его злить».
– Как скажете, – вслух произнес он. – Только в таком случае вы потеряете чертовски много денег. Я ведь беспокоюсь в ваших же интересах.
– Большое спасибо, но впредь прошу не давить на этих людей.
Доктор Суинберн с трудом смог скрыть рвущееся наружу негодование.
«Ему-то хорошо. У него денег куры не клюют. Он может позволить себе быть великодушным. Интересно, имеет ли отношение эта Ханниген к его доброте по отношению к беднякам? Дыма без огня не бывает. Люди много болтают о ее ребенке…»
– Вы знаете, что старый Толмаше умер? – спросил Суинберн, ища на лице своего собеседника эмоции, подтверждающие правдивость ходящих в обществе слухов.
– Нет, не знал. Кто из братьев? Когда?
При упоминании фамилии Толмаше пульс Родни ускорился, но доктор сумел подавить всплеск эмоций. В его голосе слышался лишь профессиональный интерес.
– Старший брат, Рекс. Умер две недели назад. Думаю, и оставшимся старикам долго не протянуть, учитывая то, что они потеряли свою прислугу.
– Потеряли свою прислугу?
Суинберн заметил, что, хотя выражение лица Принса не изменилось, пальцы руки старшего коллеги чуть не сломали сигарету, зажатую между ними.
– Да. Она отправилась домой присматривать за своей больной матерью. Ее можно было бы отправить в работный дом, но дочь не захотела. Мне пришлось быть с ней предельно откровенным. Больную женщину нельзя было оставлять надолго одну. Соседки соседками, но без постоянного ухода она уже обходиться не могла. Я сказал женщине, что ее мать долго не проживет, если окажется в работном доме. Поэтому ей пришлось уйти от Толмаше.
Взирая на Суинберна ничего не выражающими глазами, Родни Принс думал:
«Боже! А я-то подумал, что она умерла! Жаль, что Кейт пришлось вернуться на Пятнадцать улиц. Все дни от рассвета и до заката жить в четырех стенах кухни, вдалеке от Толмаше и всего, что они собой олицетворяют…»
У Родни хватило воображения представить, как это, должно быть, тяжело жить под постоянным психологическим гнетом Пятнадцати улиц. Получая хороший уход, Сара может протянуть еще много месяцев, а то и лет. А Кейт будет быстро стареть в одиночестве. Родни прекрасно осознавал, что после жизни с Толмаше его любимая не сможет вновь стать частью маленькой общины живущих в районе Пятнадцати улиц. В душе она останется одинокой, как никогда, а он ничем не сможет ей помочь. Теперь у него не осталось даже возможности увидеться с Кейт перед отъездом. Родни не поедет к ней домой, так как она будет бояться, что его поступок расстроит ее мать.
Хотя доктор Принс ничем себя особо не выдал, Суинберн все же решил, что просто так люди сигареты не ломают.
– Ну ладно, – поднимаясь со своего места, сказал он. – У меня еще много дел. Я сюда заехал просто засвидетельствовать свое почтение миссис Принс.
При этом молодой человек отвел свои глаза в сторону и несколько поспешно направился к выходу.
«Боже правый! И он тоже…» – мелькнуло в голове у Родни.
Ему стало даже жалко молодого коллегу. По его мнению, испытывать нежные чувства к Стелле было по меньшей мере глупо. Это все равно что влюбиться в статую Венеры Милосской.
– Я скажу жене, что вы заходили, – пообещал он Суинберну. – Мы еще увидимся. В начале следующей недели я собираюсь зайти в… наш кабинет.
– Мы увидимся сегодня вечером, – подходя к входной двери, бросил молодой человек. – Я приглашен на званый ужин. Всего наилучшего. До свидания.
Родни вернулся к себе наверх. Значит, сегодня еще предстоит званый ужин… Баррингтон. Ее издатель Толльер. Длинноволосый поэт из молодых. Суинберн… Но где же Стелла? Родни прекрасно знал, что жена ради покупки двух красивых булавок может поехать на поезде в другой город, но всяким странностям есть предел. В некотором смысле Фрэнк прекрасно разбирается в людях: Стелла, как и прежде, продолжает демонстрировать свое к нему пренебрежение.
После натопленной ванной и комнат на первом этаже его спальня показалась Родни до ужаса холодной. В камине пылал огонь, но тепла он пока не давал. Поэтому доктор, прихватив из шифоньера смену белья и костюм, пересек лестничную площадку и вошел в комнату напротив.
Комната Стеллы… ее и только ее. Обычно сюда ему ход заказан. После окончательного разрыва она обставила себе спальню исключительно по своему вкусу.
«Забавно, – пронеслось в его голове, – за три года я не входил сюда и дюжину раз».
Одеваясь, Родни с интересом рассматривал обстановку. Эта комната как нельзя лучше отражала характер Стеллы. Все сплошь покрыто позолотой, идеально чистое до ледяной холодности. Вся мебель подобрана в одном стиле, за исключением старого комода орехового дерева, который стоял в тени глубокой стенной ниши. При виде этого довольно простенького предмета мебели Родни вдруг вспомнился тот день, когда они, вскоре после свадьбы, вместе покупали мебель. Пожалуй, то был один из самых счастливых дней их совместной жизни. Стелла тогда радовалась, как ребенок. Комод, кажется, оставался одним из немногих совместно купленных предметов мебели, которые жена не успела потихоньку поменять. Родни Принс вспомнил молодого торговца, который продал им этот комод. Почувствовав их заинтересованность, молодой человек пошутил, что они ни за что не найдут тайничка. Родни, впрочем, довольно быстро нашел кнопку, выпрямляющую пружину, но не стал раскрывать Стелле секрета. Пусть сама найдет.
Разглядывая комод, Родни вдруг почувствовал прилив щемящей грусти. В то время, когда они покупали этот комод, ощущение радости и тайны бытия еще не покинуло его жизнь. Теперь же все эти чувства давно остались в прошлом. Родни осторожно выдвинул правый ящичек и нащупал скрытую кнопочку. Он нажал на нее. Верхняя часть узкой крышки комода медленно приподнялась, обнаружив два отделения, разделенные узкой перегородкой. Родни вновь почувствовал прилив уважения к мастерству мебельщика. Приоткрыв одно из отделений, он нащупал скрытую кнопку и нажал на нее. Тихо приоткрылась небольшая боковая дверца, за которой оказалось маленькое углубление, изысканно украшенное панелями атласного дерева. В памяти всплыл радостный визг Стеллы. Давно это все было… Теперь его жена, должно быть, прячет там свои сломанные украшения. Действительно, большую часть тайника занимала квадратная шкатулка. Родни вытащил ее на свет божий и от нечего делать начал осматривать. Крышку украшала очаровательная перламутровая мозаика. Родни из любопытства приоткрыл крышку. Внутри лежали медицинские пробирки. Две оказались полными, но большинство – совершенно пустыми. На пробирках виднелись приклеенные ярлычки с надписями на двух языках – французском и английском. Прочитав надпись, Родни Принс застыл, ошеломленно уставившись на содержимое шкатулки. Затем он вытащил оттуда лежавшую на дне картонную коробочку, наполовину заваленную пробирками, открыл крышку и обомлел.
