— Как жестоки горианцы! — воскликнул я и добавил: — Мне жаль, прости меня.
— За что? — удивилась она.
— Я не хотел оскорбить тебя.
— Я не понимаю.
— Ты ведь горианка, разве не так?
— Нет, — ответила Дарлин.
— Тогда кто ты?
— Просто бедная земная девушка. Рабыня, — прозвучал ее ответ.
Я был ошеломлен.
— Твой горианский безукоризнен, великолепен! — воскликнул я.
— Кнут многому меня научил, — ответила девушка.
Я молчал, переполненный сочувствием к ней. Как трагично, подумал я, быть девушкой моего мира и оказаться доставленной жестоко и безжалостно в мир Гора, чтобы сделаться рабыней!
— На Земле, — сказала она, — меня звали Дарлин. Тогда это было, конечно, мое собственное имя, а не просто кличка рабыни, данная мне по прихоти хозяев.
— Я должен посмотреть на тебя, — сказал я и приподнялся на цепях.
— Ешь, Джейсон, мяса осталось мало.
Я покончил с мясом с помощью ее маленьких пальцев, аккуратно клавших кусочки мне в рот.
— Ты слишком рисковала, принеся мне еду.
— Ерунда. Ты — человек моего мира, — объяснила она.
— А ты — прекрасная и смелая девушка, — сказал я.
— Я только несчастная рабыня, — возразила Дарлин.
— Я должен увидеть тебя. Нельзя ли как-нибудь зажечь свет?
— Тут есть маленькая лампа. Но я боюсь зажигать ее, — сказала она.
— Почему?
— Ты землянин. Мне было бы стыдно, если бы ты увидел меня, девушку с Земли в таком виде, в каком я теперь нахожусь.
— Почему? — снова спросил я.
— Я одета только в лохмотья и ошейник рабыни.
— Зажги лампу, — ласково попросил я ее. — Пожалуйста, Дарлин!
— Если я сделаю так, — проговорила она, — пожалуйста, постарайся посмотреть на меня с благородством землянина.
— Конечно. Пожалуйста, Дарлин!
— Я зажгу лампу, — пообещала она и поднялась на ноги, направившись в другой конец комнаты.
Я услышал стук камня, возможно — железного пирита, и увидел искры. Внутренне я задохнулся, когда во вспышке искр, за которыми последовала темнота, уловил коротким взглядом соблазнительную девушку, стоявшую на коленях в углу комнаты. На ней было одеяние из репсовой ткани, неприлично короткое, разорванное на бедрах, как я решил — нарочно. Держался лоскут на левом плече при помощи одной узкой пряжки. Ее грудь, полная и прелестная, едва была закрыта тонкой коричневой материей. При вспышке света я увидел блеск плотно прилегающего стального ошейника на ее горле. Она была босая.
Камни снова стукнулись друг о друга, и я опять увидел ее, склонившуюся над куском мха, трута, который она пыталась воспламенить.
У нее были темные волосы, короткие, но пышные, падающие на лицо. Я заметил округлость ее форм, ее ошейник, ее босые ноги. Будь я работорговцем, я обязательно запросил бы за нее дополнительную цену в декларации груза.
Наконец она заставила кусочек мха загореться и положила на него солому. Солома, вспыхнув с одного конца, зажгла фитиль маленькой глиняной масляной лампы.
Дарлин погасила солому и пальцами распушила мох, пока маленькие огоньки, рассеиваясь на бегущие светящиеся точки, не исчезли в нем. Потом она взяла лампу в руки и приблизилась ко мне, присела и поставила лампу рядом. Тогда я посмотрел на нее при тусклом свете лампы, маленькую, соблазнительную, увидел, как она красива и хорошо сложена. Клочья лохмотьев не скрывали ее привлекательности. Она стояла на коленях, и ее босые ноги были плотно прижаты друг к другу.
Дарлин взглянула на меня с жалобным протестом. Мог ли мужчина, в котором осталась хоть капля крови, который еще мог дышать, смотреть на такую женщину без вожделения? Дарлин покачала головой.
— Пожалуйста… — проговорила она.
Я хотел, грубо разжав ее колени, взяв ее за волосы, бросить спиной на камни. Я хотел обладать ею, безжалостно, крича от удовольствия. Я сжал кулаки. Я был закован. Как я завидовал грубым чудовищам Гора, которые имели законное право получать от таких женщин удовольствие.
— Прости меня, — взмолился я.
— Ты смотрел на меня, — отпрянув назад и вздрагивая, сказала она, — как смотрел бы мужчина Гора, которого женщина считает своим хозяином.
— Нет-нет, — запротестовал я. — Это неправда! Нет.
— Возможно, мне повезло, что ты так надежно закован, — сказала она, успокаиваясь.
— Возможно, — улыбнулся я.
Она засмеялась и посмотрела на меня, потрогав лохмотья, которые были на ней.
— Я полагаю, — сказала Дарлин, — трудно уважать девушку, которая носит лоскут рабыни, та-тееру.
— Нет, конечно нет, — уверил я ее.
— Даже ту, — улыбнулась она, показывая на свой ошейник, — которая носит ошейник рабыни?
— Нет конечно, — сказал я.
На самом деле было нелегко уважать женщину, на которой надета постыдная и чувственная та-теера и чье горло заковано в прелестный, возбуждающий ошейник рабыни. Как можно воспринимать такую женщину иначе чем рабыней? И как можно на самом деле обращаться с такой женщиной кроме как с рабыней? А рабыни горианцев были настоящими рабынями. Естественно, что горианцы и относились к ним как к рабыням.
— Конечно нет, — еще раз уверил я ее. — Я уважаю тебя глубоко и честно.
На самом деле вид подобной женщины провоцировал эмоции более глубокие и первобытные, такие как любовь, желание и похоть, чувство господства и бескомпромиссного владения. То же самое должен был испытывать наш древний пращур в далекие времена, когда женщины стремились угодить ему, ибо зависели от него в полной мере.
— Я испытываю к тебе полное и абсолютное уважение, — сказал я.
— Минуту назад ты оценивал меня как рабыню, — мягко улыбаясь, упрекнула она меня.
— Прости. — Я улыбнулся в ответ.
— Ты ведь уважаешь меня, Джейсон, правда?
— Да, конечно.
— Тогда я прощаю тебя, — произнесла она.
— Спасибо.
Я был благодарен ей и почувствовал облегчение, когда она извинила меня за то, что я посмотрел на нее как мужчина на женщину. В этот постыдный момент я смотрел на нее не как на личность, но как на соблазнительную, вожделенную женщину, предназначенную природой стоять на коленях у ног сильного мужчины.
Дарлин снова улыбнулась мне.
— Ты очень мне нравишься, Джейсон, — сказала она. — Ты первый человек за многие годы, кто отнесся ко мне с добротой и уважением.
Я пожал плечами.
— К тому же, — продолжала она, — ты первый мужчина из моего мира, которого я вижу спустя долгое время. Какие чудесные воспоминания об их обходительности, доброжелательности и вежливости ты пробудил во мне!
