Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131
— Ты знаешь, что его сделали для войны? — однажды, когда мы возвращались через портал в игровую, спросил мальчишка.
— Кого «его»?
— Игрушку твою, Палатиал. — Мальчишка до сих пор напоминал графа Мордекса. В его голосе звучала надменность куда сильнее обычного желания уесть и подначить. — Его сделали для солдат вроде клонированных твоей семьей. Солдаты попадали в Палатиал и набирались воспоминаний о войне, хотя их только создали. На настоящую бойню они отправлялись подготовленными, словно прошли целый боевой путь.
О Вспышке я слышала мало — эту тему энциклокуб почти не освещал, — но достаточно, чтобы понимать: чародеи и фрейлины значительной роли в войне не играют.
— Вспышка случилась в космосе, — напомнила я. — Там нет ни замков, ни дворцов.
Мальчишка закатил глаза:
— Разве это важно? Мелкие детали синдикат откорректировал в самый последний момент. При солдатах Палатиал и назывался иначе. Через портал они попадали не в сказку, а в Солнечную систему, на Золотой Час с кораблями и Малыми Мирами. Сказочный антураж добавили после войны, чтобы превратить тренажер в игрушку и снова на нем заработать. Говорят, с ним всегда были проблемы — солдаты застревали в игре, не помнили, кто они и откуда. Думаю, этот глюк синдикат исправил.
— Я тебе не верю. Последняя война была ужасна, поэтому о ней не говорят.
— «Не говорят» не значит «не зарабатывают». Видела роботов, которые спускаются со мной по трапу? Сними верхний глянцевый слой — это будут те же роботы, которых моя семья поставляла на войну.
Роботы до сих пор меня пугали. Во сне я порой неслась по извилистым зеркальным коридорам нашего дома, а одноколесное плосколицее чудище следом. Оно не отставало — какое там! — постепенно меня нагоняло. Пусть Вспышка останется в прошлом, на страницах истории. Незачем ей влиять на настоящее, незачем стучаться в окно и требовать внимания.
— Клонов сейчас нет, — заявила я. — Только мои няни.
— Рабский труд на Золотом Часе запрещен. Отец говорит, что за время перемирия ваша семейка свои фокусы не забыла. Понадобятся клоны — вмиг производство наладите. — Мальчишка еще не вышел из образа графа Мордекса и злорадно добавил: — Это довело твою мамашу до ручки, и она благополучно свихнулась. Неужели ты не в курсе?
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — моими устами отчеканила принцесса.
— Твоя мать жива, но повредилась умом. От тебя это скрывают?
— Мама больна.
— Ты ведь никогда ее не видела? Никогда не говорила с ней напрямую?
— Я постоянно разговариваю с ней.
— Ты разговариваешь с экранами — вроде того, который поздоровался со мной, когда я сошел с шаттла. На экране не твоя мать, а образ, составленный устройством, которое наблюдает за ней с тех пор, как она была девочкой, и якобы способно смоделировать ее поведение.
— Ты просто вредничаешь.
— Не вредничаю, а хочу тебя просветить. Поэтому у вас дом такой: твоя мать постоянно требует, чтобы его ломали и отстраивали снова. Она свихнулась, думает, что ее преследуют и хотят наказать за прошлые делишки. Не веришь мне, спроси любого, кто за тобой присматривает.
— Ты изменился, — отметила я. — С тех пор как попал в Палатиал, ты больше похож на графа, чем… — Тут я наверняка назвала имя, но сейчас его не упомню.
С бельведера я наблюдала, как шаттл взлетает, поднимает шасси и уносится в красноватую дымку Золотого Часа, навстречу Малым Мирам.
Проводив гостя, я отправилась задавать нелегкие вопросы.
То, что мама больна и не в состоянии принимать гостей, даже собственную дочь, я знала всегда. Для меня это было непреложной истиной, вроде того, что я Абигейл Джентиан, Горечавка, а не девочка из другой семьи, живущей в другом конце Солнечной системы. Я разговаривала с мамой с самого раннего детства и всегда чувствовала ее любовь и гордость за меня.
«Абигейл Джентиан, Горечавка моя, ты девочка особенная. Тебя ждут великие дела».
Мама внушала, что я особенная, что чудеса Вселенной для меня одной. Другие тянутся за ними, но достать смогу я одна. Вживую я маму не видела, но считала мудрой и доброй, щедрой на любовь и нежность.
И вот мне говорят, что мама безумна и думает лишь, как бы спастись от своих мнимых преследователей или хоть на время их запутать. Если я существовала для нее, то только как точка, как ничтожная ворсинка пестрого ковра ее эгоцентризма.
С того дня все изменилось.
Я отправилась к мадам Кляйнфельтер. Она сидела за столом, вокруг которого парили графики работы слуг и клон-нянь. Когда я подошла, она перемещала блоки заданий светящимся стилусом и постукивала им по губам, обдумывая очередное масштабное изменение.
— В чем дело, Абигейл? — спросила мадам Кляйнфельтер. Она явно надеялась, что я наиграюсь с Палатиалом и устану.
— Моя мама безумна?
Мадам Кляйнфельтер закрыла графики и отложила стилус.
— Это мальчик? — спросила она, назвав его по имени или по фамилии. — Он тебе сказал?
— Так это правда?
— Ты знаешь, что твоя мама нездорова, но, как и я, ежедневно общаешься с ней через экраны. Она кажется безумной?
— Вообще-то, нет, но…
— Разве она не любит тебя и постоянно об этом не говорит?
— Говорит, но…
— Что «но», Абигейл?
— На экранах впрямь моя мама? — спросила я, памятуя о словах мальчишки. — Или образ, смоделированный устройством, которое хорошо ее знает?
— Зачем экранам показывать образ, а не твою маму? — искренне удивилась мадам Кляйнфельтер.
— Не знаю. Почему я не могу с ней увидеться?
— Потому что она сильно больна и должна находиться в изоляции, пока не вылечится. А она вылечится, дай срок. Пока же она вынуждена находиться в стерильности и общаться через экраны.
— Не верю! Моя мама свихнулась. Что-то довело ее до ручки.
— Ах, Абигейл, ты не сама это придумала, а повторяешь за противным… — Мадам Кляйнфельтер прикусила язык, чтобы не выругаться. — До ручки твою мать ничто не довело. Она… с проблемами не справилась, только и всего.
— Из-за нее у нас такой дом?
Наверное, до этого вопроса мадам Кляйнфельтер надеялась, что я проглочу ее увещевания и уйду, но тут аж в лице изменилась. В ее глазах я пересекла Рубикон, не между детством и отрочеством — для этого время еще не настало, — а между этапами детства. Ребенок может знать о смерти, боли и безумии и оставаться ребенком.
— Я думала, ты спросишь об этом года через два, — посетовала наставница.
— Нет, сейчас скажите! — потребовала я так дерзко, что сама удивилась.
— Тогда пойдем со мной. Только, Абигейл, ты об этом пожалеешь. Тебя ждет потрясение, которое не рассеется, как после игры в Палатиале. Это тяжело ранит душу, и ты пронесешь эту рану через всю жизнь. Зачем страдать уже сейчас, если можно подарить себе еще пару лет счастливого неведения? Ну так? Сейчас или потом?
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131
