– Лекции! Господи! Уж не радикалка ли вы, мисс Драйсдейл? Только радикалов мне не хватало.
– У меня такое впечатление, что ваш внук куда как более радикален, чем я, – довольно резко ответила Люси.
Старуха едва заметно улыбнулась.
– Хорошо сказано, мисс Драйсдейл. Но скажите, как я должна поступить с Валери?
– Если у вас есть какие-нибудь планы для Валери на четверг и вы можете обойтись без меня, я думаю, мы все останемся довольны.
– Все, за исключением Валери, – заметила леди Уэсткотт.
– Не думаю, что она будет долго переживать по этому поводу, – с нарочитой беззаботностью сказала Люси. – Они обменялись всего лишь несколькими фразами. Она быстро его забудет.
Леди Уэсткотт задумалась, не сводя с Люси внимательного взгляда.
– Ваше усердие заслуживает поощрения. Сначала вы оберегаете Валери от графа, то есть от ее собственного кузена, который представляется вам неподходящей партией. Теперь вы стараетесь спасти ее от некоего радикально настроенного лектора, без сомнения, не обладающего никаким состоянием. Честное слово, я начинаю сгорать от любопытства! Хотелось бы мне посмотреть на человека, которого вы сочтете достойным нашей милой Валери.
Ну что же, если посмотреть на дело с такой точки зрения, то она и впрямь образцовая наставница. Но в глубине души Люси подозревала, что руководит ею вовсе не усердие, а элементарный эгоизм. Ибо каждый из так называемых претендентов привлекал ее саму: один – своим умом, другой… другого она просто желала.
Люси уселась за стол, но почувствовала, что не может смотреть на яйца, ветчину и булки. Она была противна самой себе. Не следовало ей приезжать в Лондон. Надо было оставаться в Сомерсете и искать смысл жизни там. Сколько раз брат говорил ей, что нужно довольствоваться своим нынешним положением, сколько раз призывал ее не быть столь требовательной к мужчинам! Неужели она не может быть просто женщиной, довольствоваться приличным мужем и хорошим домом, полным детей?
«Но нет, тебе всегда надо чего-то большего! – издевалась над собой Люси. – Вот ты и получила то, к чему стремилась. Теперь тобой правят похоть и низкая ревность».
В холле послышались шаги, и презрение к самой себе отступило на второй план. Айвэн! Она узнала его шаги.
Первым ее порывом было бежать, спрятаться от него подальше. Но этого она не могла себе позволить и с внутренней дрожью стала ждать его появления.
– Доброе утро, – вежливо поздоровался Айвэн, пристально глядя на Люси, и, не дожидаясь приглашения, уселся напротив нее.
– Здесь уютно, – заметил он после того, как слуга налил ему кофе.
– Ого! Да ты сегодня, кажется, в хорошем расположении духа, – заметила леди Уэсткотт.
– Что верно, то верно.
– Смею ли я полагать, что причиной тому женщина?
Поворачиваясь к бабке, Айвэн на мгновение задержал взгляд на Люси.
– Если я отвечу «да», вы окажетесь на седьмом небе. Посему я ограничусь тем, что скажу: я интересно провел вечер, хорошо спал и видел прекрасные сны. И проснулся с надеждой, что меня ждет приятный день. Если, конечно, вам не взбредет в голову его испортить, дорогая бабушка.
Леди Уэсткотт поджала губы, и вокруг рта ее образовалось множество морщин.
– До сих пор одного моего присутствия было достаточно, чтобы испортить тебе настроение. По крайней мере, так ты утверждал до недавнего времени. Что же произошло?
Айвэн холодно посмотрел на старуху.
– Ничего особенного. Просто организованный вами антураж, а конкретнее, присутствие Валери и мисс Драйсдейл развлекло меня больше, чем я ожидал.
Он вновь посмотрел на Люси.
Развлекло! Он чрезвычайно любезен. Она мучается из-за него, страдает от собственного несовершенства, а для него, оказывается, все это просто развлечение! Да как она могла позволить себе так забыться? Ведь именно из-за неискренности Айвэна она посчитала его неподходящей партией для Валери – да и для любой другой достойной молодой женщины. Включая и себя.
И тут же ее угрызения совести уступили место справедливому гневу.
– Поверьте, мы с леди Валери только о том и думаем, как бы развлечь человека со столь утонченным вкусом, как ваш, милорд!
Айвэн ухмыльнулся, на секунду задержал взгляд на ее губах, а затем опять посмотрел ей в глаза.
– Смею ли я полагать, что ваш сарказм свидетельствует о желании быть чем-то большим, чем просто развлечение?
Люси оттолкнула стул и вскочила на ноги.
– И не надейтесь! – выпалила она. – Прошу прощения, – добавила она, обращаясь к леди Уэсткотт, и, не дожидаясь ответа, решительно вышла из столовой.
В столовой установилась звенящая тишина. Айвэн представлял, что было бы, если бы эта ярость Люси нашла себе другой выход, и за этим занятием напрочь забыл о бабке. Но она очень внимательно следила за их перепалкой.
– У меня такое впечатление, что в этом доме происходит нечто, о чем меня забыли поставить в известность. – Поскольку он молча смотрел на нее, графиня решила высказать предположение: – Неужели ты позволяешь себе лишнее с наставницей своей кузины, почти гувернанткой?
От хорошего настроения его не осталось и следа.
– Вы хотите сказать, что я следую примеру своего досточтимого папаши?
– Ничего подобного. Напротив. Мисс Драйсдейл – леди и заслуживает соответствующего отношения.
– В то время как моя мать была всего лишь цыганкой и ничего не заслуживала. Я правильно понял?
Прикоснувшись салфеткой с монограммой к губам, графиня отложила ее в сторону.
– Я этого не говорила.
– Но вы так подумали. Вы именно так и думали, когда узнали, что ваш сынок спутался с цыганкой и что она родила вам внука. Так же вы думали и тогда, когда вам пришлось смириться с мыслью, что я – ваш единственный внук. Ваш единственный наследник. Вы украли меня у матери…
– Она продала тебя!
Айвэн это уже слышал. И тем не менее он вновь вышел из себя:
– А какой вы ей оставили выбор? Разумеется, она решила, что в роли графского сына мне будет легче жить. Откуда ей было знать… – Он вскочил на ноги, и стул с грохотом повалился на пол. – Чего только вы не предпринимали, дабы не запачкать имя Уэсткоттов цыганской кровью! Но вам это не удалось. Я все равно наполовину цыган. И если я когда-нибудь и женюсь, то исключительно на цыганке. Они куда привлекательнее, чем все ваши холодные, как рыбы, английские леди!
Айвэн с силой захлопнул дверь в столовую и вышел из дома. Нужно было дать выход раздиравшей душу ярости. Он бросился в конюшню, приказал оседлать своего жеребца и галопом вылетел через задние ворота на Беркли-стрит. Не обращая внимания на экипажи и пешеходов, он несся к Пиккадилли, не сдерживая коня. Но на Роттен-роу он не поехал. Ему хотелось побыть одному.
