Алексей Нагибин затолкал учебники в набухший портфель и торопливо пошёл к двери, слившись с гудящим роем мальчишек.
— Лёша! — окликнул его сзади девичий голос.
Нагибин обернулся. К нему быстро шла красивая светловолосая девочка. У неё были выразительные голубые глаза, тонко вырезанный нос, обворожительная улыбка и постоянно розовые щёки. Белый накладной воротничок ажурно окаймлял верх коричневой школьной формы. Это была Нина Антонова.
— Лёш, послушай, — Нина остановилась перед ним, и Алексей затаил дыхание. Нина нравилась ему, её неповторимый голос, чуть с хрипотцой, не по-девичьи глубокий и бархатистый, приводил его в трепет. — Лёш, говорят, у тебя «Мастер и Маргарита» есть.
— Есть.
— Дашь почитать?
Они вышли в шумный коридор и очутились в густом людском водовороте.
— Дам.
— А то все с ума сходят, говорят, что безумно интересно, — Нина не переставала улыбаться, у неё были фантастически красивые зубы.
— Да, я принесу завтра, — Алексей сглотнул слюну. — Только ты позвони мне, напомни. Ладно?
— Позвоню… Лёш, подожди, не убегай, — Нина схватила его за руку.
— Что? — он с радостью сжал её горячую ладонь.
— Ты в комсомол думаешь вступать?
— Думаю, — Алексей мгновенно потерял интерес к разговору, равнодушно кивнул и скосил глаза на комсомольский значок на левой груди Нины — золотой профиль Ленина на лакированном полотнище красного знамени.
— А почему заявление не подаёшь? Общественную работы ты ведёшь: ты и в редколлегии стенгазеты, и член КИДа[27]. Уже весна, скоро экзамены… Чего тебе до следующего года ждать?
— Рано мне, — он пожал плечами, — я в вашей школе всего год.
Алексей перевёлся в школу № 449 в прошлом сентябре, когда родители обменяли две комнаты в коммуналках на квартиру в новом доме недалеко от станции метро «Семёновская». Со многими ребятами он сошёлся сразу (у него был лёгкий характер), но некоторых сторонился до сих пор, побаиваясь их необузданных нравов. Прежняя его школа была спокойной, миролюбивой, интеллигентной, как и все специализированные школы, куда попадали дети только из так называемых благополучных семей. Но здесь всё было иначе: жёстче, примитивнее, гадливее. Здесь многое казалось Алексею диким и необъяснимым. Даже знание английского языка, который он изучал с малолетства в спецшколе, здесь, в новом окружении, выделяя его из средней массы учеников, ставило Алексея в невыгодное положение: шпана, требуя от Алексея подсказок на уроках, грозила ему кулаками, а кулаки у них были бойкие и увесистые…
— Лёш, хочешь, я дам тебе рекомендацию? — предложила Нина.
— Дай, — он пожал плечами.
Они вместе спустились на первый этаж. В воздухе плавала пыль, поднятая десятками торопливых ног. Возле закутков, выделенных в раздевалке для каждого класса, стояла толкотня. Все спешили поскорее вырваться из школы и потому отпихивали друг друга, пролезая к своим вешалкам. В вестибюле не горела лампочка, кишевшие фигуры школьников казались тёмными и бесцветными, не различался ни синий цвет мужской формы, ни коричневые тона женских платьев, только густые силуэты на фоне бледных окон.
— Пузенков, что ты вечно на ноги наступаешь?
— Да ладно тебе! Не королева небось!
— Жорик, айда в киношку?
— Куда?
— В «Родину».
— А чего там крутят?
— «Жил-был полицейский». Французский фильм… Там, знаешь, сценка такая есть — офигеть можно…
— Ты уже позырил, что ли?
— Ага… Представляешь, чуваку одному в лобешник пулю всадили, а он за рулём… Ну он втыкается в молочную цистерну, и всю его машину заливает молоком. В натуре! Он сидит в молоке, а из башки кровь капает… Кап в молоко, кап…
Погода стояла тёплая, но в последние дни часто лил дождь, поэтому приходилось до сих пор приносить сменную обувь. Алексей Нагибин поспешно запихнул в тряпичный мешок «сменку» и, зашнуровав уличные башмаки, почти бегом двинулся к выходу. Настало время свободы! Можно было покурить. В школе Алексей старался не курить, так как в туалете, где обычно собирались подростки, всегда было слишком дымно, а кроме того туда иногда врывался Моисей Маркович, математик и фронтовик по призванию. Моисейка, как называли его ребята, влетал в туалет, сильно прихрамывая, и начинал яростно рубит длинной деревянной указкой направо и налево, как саблей. Старого математика не интересовало, кто попадался ему под руку, заядлый курильщик или случайный пацан, зашедший справить естественную нужду. Моисейка вёл беспощадную войну против никотина, должно быть, не утолив до конца свой воинский пыл на войне, забывая при этом, что школьники не могли ответить ему ничем на бешеные удары указки.
Вообще-то Алексей курить не любил, но курить в его возрасте было модно. Так он выглядел старше в собственных глазах. Многое из того, что позволяли себе взрослые мужчины, ему было ещё недоступно — например, собственные деньги, близкое общение с женщинами, право приказывать, право запрещать… Зато сигареты и смачные матерные словечки были вполне досягаемы, поэтому Алексей, беря сигарету в рот, словно проникал на территорию старшего и, как думалось, независимого поколения. Впрочем, сигареты всё равно не делали его по-настоящему взрослым (приходилось либо скрываться в подворотнях, либо таиться у кого-то дома в отсутствие родителей, либо как-то ещё… одним словом, свободы не чувствовалось); Алексей осознавал неоднозначность этой ситуации не до конца, но всё же чувствовал какую-то неполноценность происходившего…
Повернув за угол, он сразу увидел на заднем дворе школы Пашку Исаева. Пашка сидел на корточках, прислонившись спиной к облупившейся кирпичной стене школы, и что-то читал. К рукаву синей школьной формы прилипли крошки красного кирпича.
— Привет, Павло. Что за книга? — Алексей протянул руку для пожатия.
Пашка молча поднял перед собой потёртый томик, это была «Американская трагедия» Драйзера. Пашка был одним из самых удивительных мальчишек во всей школе. Учителя единодушно утверждали, что в девятый класс Исаева не переведут. «Пусть в ПТУ отправляется! Исаев — несмываемый позор не только нашей школы, но и всего района!» У него насчитывалось несколько приводов в милицию, он регулярно прогуливал занятия, слыл отъявленным хулиганом, но при этом он никогда сам не лез на рожон, хотя, отзанимавшись два года в боксёрской секции, мог отлупить любого задиру. Но главное было не это. Пашка обожал читать.
Нагибин никогда не слышал, чтобы хулиганы любили читать, и поэтому не считал Исаева хулиганом. Пашка Исаев боготворил книги. Вся пёстрая «Библиотека приключений» была прочитана Пашкой уже давным-давно, теперь его интересовала более серьёзная литература. Стендаля и Мопасана он проглотил одним махом и теперь принялся за Теодора Драйзера.
— Закурить есть? — спросил Алексей.
