обещаю, что вызову Ивана, чтобы он забрал тебя обратно в Италию.
Иван.
Если его вызовут обратно в Нью-Йорк, разве не возрастет вероятность, что Лука тоже вернется в Италию? Они всегда меняются местами, чтобы управлять делами и там, и здесь одновременно.
Что должно послужить катализатором, чтобы разозлить Луку настолько, что ему придется отправить брата обратно? Что разделит их? При том, как они взаимодействуют сейчас, многого не потребуется.
Это и надо использовать.
Вместо того, чтобы пытаться приблизиться к Луке, возможно, мне нужно надавить по самой очевидной болевой точке. По его отношениям с братом.
Лука отпускает Дарио и снова укрывает меня своей рукой, уводя прочь. Позади остается смущенный брат, чьи друзья избегают друг друга глазами. Лука наклоняется к моим волосам, сжимая мои переплетенные пальцы:
— Теперь ты мне кое-что объяснишь.
34
— Ну что, малышка, не думаешь, что ты мне кое-что должна объяснить? — Высокомерно спрашивает Лука, облокотившись на край столика в ванной, скрестив руки на груди. Кровь капает ему на грудь. Поездка до его квартиры прошла в молчании. В моей голове мелькали сотни планов, как бы посеять раздор между братьями Армани, заставить прилететь Ивана, а Луку вернуть в Италию.
— Тебе нужно наложить швы, — говорю я, доставая из аптечки что-то, похожее на медицинский набор, который Лоренцо нашел для меня. Несмотря на предложение Лоренцо помочь, Лука отправил его домой.
— Обойдусь, бывало и хуже, — пожимает он плечами так, будто пару часов назад я не видела его в ринге, где он выглядел настоящим королем на арене для бойни.
— Сядь, — указываю ему на край ванны. — Ты слишком высокий, мне не дотянуться.
Он послушно садится. Даже сидя, он едва ниже меня. Смачиваю ткань теплой водой, осматривая глубокий порез, который явно нужно зашить. Но мне начинает казаться, что этот засранец бессмертен и все заживет само собой к утру.
Я прижимаю теплую ткань к месту раны, вытирая кровь. По крайней мере, его разбитая губа перестала кровоточить. Лука хватает меня за запястье, его пронзительные синие глаза впиваются в меня.
— Ответы. Сейчас же, — жестко требует он.
И вот тут начинается самое сложное — правда и ложь. Сколько он уже знает? Что ему рассказал Дмитрий? Частичную правду, наверное.
Я вздыхаю и сосредоточенно вытираю его бровь. Я еще никому не рассказывала всю правду. Это была наша семейная тайна, которая со временем становилась все больше и глубже. Все просто пытались забыть. Кроме меня.
— Когда мне было двенадцать, в наш дом вломились. Мой отец был в очередной командировке, — я пожимаю плечами. — Ты, вероятно, уже знаешь эту историю, так что даже не понимаю, зачем рассказываю.
Его рука мягко касается моего локтя, и я возвращаю взгляд к нему.
— Я хочу услышать ее от тебя, — тихо говорит он.
Я чувствую, как в груди скручивается узел из облегчения и вины. Говорить об этом сложно, но я пытаюсь.
— В ту ночь меня разбудили странные звуки. Я вышла из комнаты, чтобы найти маму. Когда я нашла ее… — Я пытаюсь прочистить горло. — Над ее неподвижным телом на кухне стоял мужчина. Кровь растекалась по полу, и я подумала, что она, наверное, пыталась схватить нож, но он опередил ее.
Я продолжаю бережно протирать края его раны, погруженная в воспоминания. Те самые, которые преследуют меня каждый раз, когда я закрываю глаза перед сном.
— Мы с мамой были очень близки. Я всегда ею восхищалась, и в каком-то смысле она была моей лучшей подругой. Я тогда не до конца осознавала, что видела. Помню, я позвала ее, но она не пошевелилась. Я ждала, что она встанет и скажет, что все будет хорошо. Но этого не произошло. Она так и не встала. Зато я привлекла внимание того мужчины…
— Когда он повернулся, на нем была белая маска, а за ней прятались темные, почти черные глаза, — рассказываю я. Лука молчит, но наверняка уже догадался, что это как-то связано с его людьми в белых масках. У семейства Армани существует давняя традиция — команда из пяти человек, которых называют «Гончие». — Когда он подошел ближе, я даже пошевелиться не могла. Ноги словно приросли к полу. Он казался… довольным. Я стояла, просто смотрела на безжизненное тело мамы.
— Когда он наставил на меня нож, я испытала такой страх, что знала — надо бежать, спасаться. Но мое тело будто отказало, я не могла сдвинуться с места. Словно находилась в ужастике. — Я отодвигаю кожаный ворот рубашки, показывая трехдюймовый шрам. — Вот что осталось от той ночи.
— Не знаю почему, но вместо того чтобы убить меня, он просто рассмеялся и ушел. Не знаю, сколько времени прошло, пока меня нашли — я сидела, обняв маму. Я уже выплакала все слезы и просто ждала, что проснусь и все окажется сном.
Лука неожиданно подтягивает меня к себе, усаживая на колени. В его жесте есть какая-то странная интимность, как будто его присутствие делает мою уязвимость безопасной. Это и есть то, что терапевты называли бы «травмой». Но, несмотря на всю жестокость Луки Армани, он — единственный, кому я смогла рассказать это и не утонуть в этой памяти с головой. Словно он удерживает меня на поверхности, помогая не сбиться с пути. Это то, что все эти годы питало мою жажду мести. Единственное, что придавало смысл моим дням.
— Вскоре после этого мой отец снова женился и стал жить дальше. А я… не могла. Со временем, когда я выросла, о матери, казалось, стерли все воспоминания, словно ее никогда не существовало. Полиция назвала это случайным ограблением, но я не могла поверить, что дело было лишь в этом.
— Годы я провела, пытаясь разобраться в том, что случилось. Занималась учебой, делала все, что хотел отец. Но постепенно поиски правды стали смертельной одержимостью. Сначала я не знала, с чего начать, но с годами начала проникать в дела отца, разузнавать о его партнерах. Я поняла, что перед тем нападением его финансовое положение было далеко не лучшим. После смерти матери на его счет поступила крупная сумма, спасшая его от банкротства. Я не знала, было ли это наследство со стороны мамы, потому что о ее семье я знала мало. Или он сам как-то участвовал… Возможно, это было заказное убийство.
Я смотрю на Луку, осознавая, что уже машинально вытираю кровь у его губ. Его челюсть напряжена, он молчит, просто слушает.
— Лишь когда я встретила Дмитрия, мои подозрения подтвердились: только одна известная семья носила маски. —
