грешнику, за такое в котле, и черти калёным железом язык твой будут прижигать!
А пока, в ожидании Суда Божьего, ждёт тебя Суд Человеческий, и…
… н-на, клеймо тебе, Иуде, на лоб, да ноздри рваные, да на каторгу. Ну или заточение вечное, «до исправления», в стенах монастырских, что, при здравом размышлении, ещё хуже.
С каторги хотя бы сбежать можно, да и живут там какие ни есть, а люди, в монастырях же…
… отцы святые!
— Шустрее давай! — без нужды торопит напарник, покуривая, пока Ванька набрасывает землю на деревянные носилки, выглядящие так убого, что аж слёзы от такого КПД наворачиваются. От КПД и от собственного участия во всём этом.
Такие или очень похожие он видел на старых фотографиях времён Великих Строек, Пятилеток и прочих свершений, где перековывающиеся з/к радостно улыбались, таская кадаврического вида деревянные тачки и носилки.
Так что, памятуя о технологических возможностяхбольшой, но отсталой Империи, помалкивает. Если уж десятилетия спустя не потянули более технологичные девайсы, то есть ли толк воздух сотрясать?
Как архитектор, пусть даже и недоучка, едва успевший окончить второй курс, он мог бы многое изменить к лучшему, но… учён. Собственной шкурой прочувствовал все прелести прогрессорства.
Каждый ведь раз буквально… каждый раз, стоило ему высунуться, как огребал так, что зарёкся высовываться. Хватит!
Да и его благородие Обер-Крот, он же штабс-капитан Мельников, при всех своих несомненных достоинствах, очень самолюбив и упёрт. Он и старших-то офицеров порой слушает, наклонив голову и катая желваки, явно полагая, что есть два мнения — его, и неправильное, и куда там ополченцу со своим соваться…
— Давай сюды сидай! — повелительно приказал дядька Сильвестр, и Ванька поспешил к нему, удерживая миску со щами полой грязной рубахи.
Присев рядышком, и поставив горячую миску на подрагивающие колени, он начал хлебать, от усталости почти не чувствуя вкуса. Всё ж таки тяжеловато подростку работать наравне со взрослыми, сформировавшимися мужиками.
— С каждым днём всё хужей, — недовольно бубнит по соседству один из солдат, — одна жижка в миске, крупинка за крупинкой гоняются с дубинкой! Ни мясинки, ни жиринки! Ни черта, ети, скоро не будет, акромя водички солёной!
— По весне, бывалоча, и похуже приходилось, но ето на печи сидеть и на губах играть, а не робить хужей, чем во время пахоты! — поддержал его товарищ, и солдатская беседа потекла по наезженному пути, с обсуждением воров-интендантов.
После еды добрая половина солдат прилегла подремать, похрапывая не в такт и выводя носом сопливые рулады. Остальные, подходя иногда к висящему над угольями котлу с кипятком, черпают кружкой и возвращаются к товарищам, обсуждать насущное и животрепещущее.
— Заели… — прерывая разговор, пробубнил Захар, скидывая с себя рубаху и начав с ожесточением давить платяных вшей ногтями, и его примеру последовали остальные.
Ванька, не завшивевший ещё толком, начал было давить их, по примеру солдат, ногтями, но быстро пришёл к выводу, что это занятие можно ускорить. Подумав чуть, он нашёл кусок жести, согнул его, пробив трофейным штыком, и, продев в отверстия шомпол, приспособил над лучиной.
— Эко… — недоверчиво протянул Захар, видя, как вошь, брошенная Ванькой на эту импровизированную адскую сковороду, лопается от жара, но вскоре и он, и все остальные последовали его примеру.
— Грамота, она завсегда пользительна,-глубокомысленно заметил Сильвестр Петрович, оценивший высокотехнологичный девайс.
— Глянь! — перебил его один из солдат, — Жир топится! Ей-ей, жир! На моей кровушке паскуда отъелась! Ну ужо… я опосля сапоги этим жиром смажу, штоб воду не пропускали!
— Небось на всех хватит! — хохотнул повеселевший Антип, у которого от сырости или от чего ещё развилась ногтееда, и давить вшей ему было куда как сложней, чем остальным.
— На-ка вот… — достав кисет, он щедро угостил ополченца, — покури!
— Не иначе, Конец Света скоро, — с деланным испугом перекрестился один из солдат, — Антип табачком поделился!
Начались подколки и подначки, с разной степенью солёности, смысл которых попаданец не всегда понимает.
— А-а… Маркел Иваныч! — дядька Сильвестр радостно, как любимому родственнику, заулыбался навстречу степенно подошедшему унтеру, — Присаживайтесь, покалякайте с нами! Может, кипяточку? Захар с травками заварил, самое то кишки прополоскать, кипяточком-то, с травками!
Унтер, кивнув благосклонно, присел, и дядька, выплеснув кипяток из своей кружки, сунул её Ваньке,
— Давай, живо… — совсем другим тоном приказал он. Впрочем, лакея, с его-то дрессурой, учить не надо… так что и сбегал он шустро, и подал как надо, ему не привыкать.
С приходом начальства беседа приняла несколько другие, более интеллектуальные обороты. Ну… для солдатской среды интеллектуальные.
Попаданец, помалкивая в силу возраста и статуса, со своим мнением не лезет, но разговоры отслеживает чётко. Он помнит, что Маркел Иваныч служит уже двадцать лет, и до скрипа зубовного, до сорванных жил хочет выслужить офицерское звание. Это, собственно, и не секрет.
Выслуга и заслуги позволяют, но уровень образования не тянет… и сильно. Экзаменаторы в подобных случаях, разумеется, лояльны, порой до анекдотичности, но случиться может всякое.
Ну и понимать надо, что после войны, когда будут награждать героев оной, проскочить не то чтобы просто, но всё ж таки сильно проще, а вот потом… потом сильно не факт!
От этого простого понимания и без того тяжёлый характер унтера портится, и он, паскуда злобная, зверится на подчинённых, пытаясь выслужиться хотя бы за счёт усердия.
Прикусывая трубку, чтобы не кусать губы, Ванька отслеживает разговор…
… но не особо отслеживается.
Вставить, что он вообще-то не просто грамотный, но выученный на камердинера и домашнего учителя, это надо как бы исподволь, невзначай, ни в коем случае не предлагая свои услуги.
Это солдату можно было бы напрямую предложить, а с унтером, ети его в качель, политес соблюдать надо!
С одной стороны — начальство, которое свой характер имеет, и которому претит быть должным нижнему чину, да ещё и какому-то ополченцу.
С другой — собственно ополченец,
