звука, в автономное пространство, в отдельное время, находиться здесь тоже тепло и мягко, но оно быстрее, пульсирующий, дразнящий и обволакивающий танец, и я пытаюсь поймать звуки телом, и утечь, и раствориться, и пытаюсь поймать глазами свет, красные и зеленые лучи пробивают голову, а потом кто-то трясет меня. Ты в порядке? – спрашивает она, лучше, чем в порядке, потрясающе, или как сказать, так приятно, когда ты прикасаешься к моему плечу, знаешь, и потом накатывает новая волна звуков, втекает в меня, и я думаю, где ты, Арго, куда ты делся, я по тебе скучаю, хочу, чтобы ты меня обнял, и отталкиваю эту мысль, что-то колет в боку, но я умею отгораживаться от плохого, я знаю, что надо делать, мужик снова спрашивает, вдалеке, ты нормально? Глаза закатываются. Да, черт возьми, конечно, я нормально, в чем проблема, все о’кей, говорю я, все о’кей, я справлюсь, и потом это продолжается и продолжается, и потом зажигают лампы, и все вокруг становится уродливым, наполненным звуками, врезающимися в мозг, и тем, что подползает к затылку, когда я понимаю, что жить теперь будет больно некоторое время, и мне хочется пить, и я пытаюсь найти что-то, что облегчит и отложит страдания, но всё сейчас режет, вокруг грязь и толчея, все размыто, ярко, ослепляюще, какой-то мужик клянчит у меня таблетки, я пристаю к кому-то другому, мы не знакомы, выходим на улицу, я разговариваю с кем-то, кого тоже не знаю, о том, можно ли пойти с ними на афтерпати, он выглядит так, как будто ему наступили на лицо, думаю я, кто-то смотрит на меня с отвращением, афтерпати они называют «нахшпиль», кто-то протягивает мне дорожку, я не знаю, что это, но втягиваю в голову, наверное, кетамин, втягиваю далеко, до самого верха, как будто у меня для этого есть специальный карман в самом верху черепа, светящийся пузырь медленного света и большой силы, я ищу Арго, чувствую себя, как розовая пантера или как тот чувак с глупой походкой, все исчезают вокруг меня, я сижу в такси с еще большим количеством незнакомых людей, считаю свои деньги, только мелочь, остальные разговаривают, я долго смотрю на их лица, думаю, что, может, кого-то из них я все-таки должен знать, но нет, никого не узнаю, и мы выходим около станции метро, которую я никогда раньше не видел, и странным образом не могу найти вывеску или что-то, что укажет на то, где мы, мы идем мимо автобуса, то есть мимо автобусной остановки, где стоят настоящие люди, и мне кажется, что они на меня пялятся, я говорю им, что все нормально, все совершенно нормально, не понимаю, что хочу этим сказать, потом мы заходим на узкую лестницу, на полу лежит одежда, кожаный ремень, который я надеваю себе на шею, в шутку, но собираюсь его украсть, потом наверх, на два-три этажа, как в кино, люди лежат на полу в спальне, еще в комнате играет музыка, что-то легкое, мерзкий чилаут, у которого есть своя какая-то функция и который хорошо сочетается с крутящейся по телику порнухой с медсестрами, я нахожу пластинку «The Pearl» – «Жемчужину» Бадда и Ино – и включаю трек, но один чувак взбухает, говорит, что это депрессивно, что у народа может начаться бэд-трип, опасные переживания, и кто-нибудь покончит с собой, я говорю, что он конченый имбецил, и если бы я не был так обдолбан, то вдавил бы ему переносицу прямо в мозг, и я задаюсь вопросом, откуда вся эта агрессия, и сажусь на пол, у меня кружится голова, милосердие, прояви немного милосердия, думаю я и вижу перед собой на ковролине большую ступку, похожую на мрамор, это наверняка пластмасса, но нет, какая-то девушка действительно толчет в ней таблетки и передает по кругу кусочек стекла и зеркало, или CD-диск, я слизываю с блестящей поверхности и с чьего-то рта, я не очень разглядел, что это, но, наверное, CD-диск, а на лестнице они друг у друга отсасывают, мне вспоминаются итальянцы, младенец в сквоте, мне вдруг становится нехорошо, в разных смыслах, нужно поменять трек, я выхожу на кухню, сажусь за стол, пялюсь в декольте, потом кто-то дает мне по щеке: ау, с тобой все о’кей? – спрашивает она, конечно, о’кей, нет, еще лучше, я счастлив, и я прислушиваюсь, они говорят об облавах, я говорю, что охренеть как ненавижу мусоров, всей душой, говорю я, и рассказываю о своем детстве, о том, как мы их ненавидели, когда я был ребенком, как кидали камни в мусорские машины, как мы сожгли отделение полиции, и я выдаю им какую-то слезную историю из детства, она их трогает и удивляет, я чувствую себя немного клоуном, но все равно продолжаю трепаться, и мы курим и пьем обычную приготовленную кем-то воду с лимоном, а может, там был сахар, или это вообще лимонад, короче, вкусно, чрезвычайно вкусно, я сижу и говорю уже не знаю о чем, я высказываюсь за что-то или против чего-то, но трое или четверо сидят вокруг меня и слушают, передают по кругу косяк, а я говорю, и двое из них засыпают, и я говорю еще больше, и потом я выбираюсь из кухни, и прохожу мимо парня с диском, и думаю о том, как стукну его лбом по голове, но только улыбаюсь ему, и потом просыпаюсь в кресле, оттого, что кто-то втыкает нож прямо мне в затылок, я встаю и смотрю в окно, вижу салат и бокал белого вина, в уличном кафе, похоже, обед, и белоснежность белой футболки завораживает меня, или удивляет, или захватывает меня и причиняет мне боль, и я думаю о том, что нужно найти туалет прямо сейчас, боль раздирает мне голову, как будто от мозга вниз по позвоночнику прошла бритва, я иду в туалет, и встаю на колени перед унитазом, и пытаюсь выблевать острое, но оно застряло, оно врезалось намертво, я думаю, наверное, это смерть, и я почти хочу умереть, чтобы не чувствовать боль, сейчас она чистая и прозрачная, как льдинки, как будто мозг замерз и вот-вот сожжет меня изнутри ледяным огнем, и я не хочу с этим жить, думаю я и сую пальцы в горло, глубоко, резкими, круговыми движениями, как будто трахаю себя в горло пальцами, думаю я, как будто у меня на лице манда, думаю я, и хотя все это просто невыносимо, мне хочется над этим смеяться, но я не могу, и наконец выходит немного жидкости, но от этого только болит живот и горло, и голова продолжает раскалываться и разрывать меня,
