class="p1">Официантка махнула рукой:
— До замка ли! За ним в город ехать надо. А тут так натопаешься за день, о замке и не вспомнишь.
— Выход?
— Да какой тут выход!.. Потерпим еще. А там посмотрим, — произнесла официантка с явной угрозой в адрес «разбойника»-дикобраза, и я понял, что ему, бедняге, несдобровать.
По узкому дощатому мосту официантка перешла на другую сторону речки, чтобы передать мой заказ шашлычнику — чернолицему курду, одетому в высокий белый колпак и белую куртку.
На берегу Фирюзинки, там, где официантка и шашлычник стояли рядом с дымящимся мангалом, густо разросся подорожник.
Его заросли доходили до самого края шоссе, над которым пылало июльское солнце, заливавшее узкую полоску карагачевой рощи, прижавшейся к горе, и крутой серый склон самой горы.
А здесь, под плотным пологом листвы, где я сидел, стояла легкая прохлада. Сонно и нежно бормотала Фирюзинка. Я вспомнил любимые стихи:
Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он,
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе…[7]
Таинственная сага… Сколько раз я слушал ее, сидя вот здесь, на берегу этой речки, печальную сагу о вечной любви и безысходном горе.
В благодатной долине когда-то жили храбрый юноша и девушка Фирюза, краше которой не было во всем Хорасане.
Как и все влюбленные, они мечтали о долгом и безмятежном счастье. Но мечта не сбылась.
В долину вторглись враги.
Юноша встал на защиту родной земли и пал смертью героя.
Много слез пролила Фирюза, оплакивая гибель юноши. Из слез ее родился ручей, пробивший русло в каменной горе. Это русло превратилось в глубокое и длинное ущелье — так глубока и сильна была печаль Фирюзы.
Плачет Фирюза и поныне. И поныне мчится по ущелью светлый поток ее слез. Прислушайся, и ты услышишь тоскующий голос Фирюзы, ее горестный плач, ее робкое и нежное признание в любви.
Подкрепившись шашлыком, я сел на рейсовый автобус и возвратился в Ашхабад. Еще по пути домой у меня возникло желание поближе познакомиться с жизнью дикобразов — этих забавных и редко встречающихся животных, понаблюдать их в природе. Кое-что, конечно, я уже знал о них, но эти сведения были более чем скромны и носили общий характер.
Прежде всего примечательны иглы, покрывающие дикобраза. Приглядитесь к его «портрету», и вы убедитесь, что это они придают его облику дикий устрашающий вид. Всего на теле дикобраза около тридцати тысяч полых, очень легких, но довольно крепких и длинных игл.
Хвост дикобраза также покрыт иглами и играет роль пятой лапы. Когда на него нападают, он в ту же секунду приводит в боевую готовность это грозное оружие. Один взмах — и в тело врага впиваются сразу сотни игл, снабженных миниатюрными жалами.
А врагов у него немало. Это может быть дикая кошка, леопард или даже могущественный тигр. Все они, охотясь на дикобраза, норовят ухватить его за голову. А он, отбиваясь от врага хвостом, старается прикрыться передними лапами.
По словам одного натуралиста, «только леопарды умеют увернуться от игл дикобраза и схватить колючего за голову. А тигры почему-то неудачливы в этой охоте: глубоко в мышцах тигров-людоедов находят обломки игл толщиной с карандаш и длиной в четверть метра. У иных было до пятидесяти игл! Конечно, тигр, так отделанный дикобразом, на резвую дичь охотник никудышный. Лягушки, саранча, мыши… безоружный человек и его домашний скот отныне единственная доступная ему добыча».
Кроме этого природа наделила дикобраза великолепными резцами, чтобы он мог грызть древесную кору, разные коренья. В то же время у него очень слабое зрение, слух и обоняние.
Любопытно также, что самки дикобраза, если сравнить их с другими млекопитающими, просто чемпионы по величине рождаемых детенышей. Длина новорожденного тридцать сантиметров!
На свет малыши появляются с открытыми глазами, имея на себе еще не затвердевшие колючки. Но уже через два часа после рождения они, подобно взрослым, готовы постоять за себя и могут ощетиниваться и бить хвостом.
Вот, пожалуй, все что я знал о дикобразах.
Случай в Фирюзинском ущелье натолкнул меня на мысль свести знакомство с ними покороче. О своем желании я рассказал одному приятелю, который оказался большим любителем дикобразьего мяса.
— Лучше всякой гусятины! — воскликнул он, как только речь зашла о дикобразах. — А уж сколько я их побил!.. Счету нет…
— И где же ты так… постарался?
Приятель насторожился. Он понял иронию. Но уже через две-три секунды его лисье лицо приняло прежнее веселое выражение, и он с наивным удивлением спросил:
— Как где? В Чули, разумеется! Там их, брат ты мой, на всех хватит.
— А разделывать… не трудно?
В колючих глазах приятеля недоумение: «К чему бы такие вопросы?»
Он почесал в затылке и со вздором сказал:
— Что правда, то правда — разделывать нелегко. С колючками много хлопот. Паяльной лампой палить приходится, а шкуру прямо с мясом отдирать. В общем, возни много. Да ведь зато вкусный какой… Гусятина!..
Хотя я далек от сентиментальности, рассказ приятеля произвел не меня неприятное впечатление. Хотелось сказать ему. «Нет, брат, ты не охотник, ты — живодер».
Но я воздержался от такого признания, тем более, что охотник, положив мне руку на плечо, вдруг спросил:
— А не хочешь ли ты поохотиться на дикобраза? Вместе?.. Гарантирую — пустой не вернешься.
Такое предложение было как нельзя кстати. Во-первых, оно полностью совпадало с моим желанием. Во-вторых, приятель мог показать мне места обитания дикобразов. И, наконец, в-третьих, вдвоем все-таки веселее, особенно ночью и особенно где-нибудь в глухом месте.
Часа в четыре пополудни — как мы условились — я заехал за приятелем.
— Ты что же без ружья? — удивился он, окинув меня взглядом и не обнаружив на мне охотничьего снаряжения.
— Хватит и одного. Твоего. Поехали быстрей, — ответил я, прибавляя газу в моторе мотоцикла.
…Часам к пяти мы были уже в Чули. Дорогу показывал приятель.
Я смутно помню эту дорогу. Вначале мы проехали по старой дубовой рощице. Потом дорога стала взбираться вверх по ровному узкому карнизу между горным откосом и берегом Чулинки, густо заросшим ежевикой. За стеной ежевики и виноградных кустов показался сад, замелькали деревья, отягченные плодами.
Когда мы доехали до моста — два ствола, брошенных через речку, — приятель объявил:
— Приехали!..
Он слез с мотоцикла и, низко пригибаясь, медленно пошел по дороге вперед, что-то пристально разглядывая в пыли. Потом в таком же положении вернулся назад. Наконец, остановился и сделал знак рукой, чтобы я
