беглым огнем на сонных круглоголовых ветлах.
В открытые окна задувал ветер, приносивший в кабину ночную прохладу и чудесные запахи ущелья.
Сонливость моя постепенно прошла. Теперь я внимательно смотрел вперед, сквозь ветровое стекло, желая увидеть что-нибудь интересное на нашем пути. Ночью почти на каждой проезжей дороге можно встретить разных зверушек: зайцев, лис, мышей, ежей, корсаков.
Но сколько я ни напрягал зрение, ничего любопытного не было. По обеим сторонам шоссе мелькали ряды карагачей. Свет автомашины заливал дорогу, бил в деревья и, распадаясь под ними на длинные полосы, далеко проникал в темноту меж стволами.
Приближаясь к выезду из ущелья, машина круто повернула направо и вдруг осветила вдали странное существо. Рассмотреть его сразу не удалось: свет едва-едва коснулся его сверху. Вначале мне показалось, что это человек, решивший перебежать дорогу от берега Фирюзинки, где стояли будка придорожного буфета, шашлычный мангал и белое изваяние оленя.
Но вот на какое-то мгновение «странное существо» оказалось в ярком потоке света, и я без труда узнал в нем крупного дикобраза. Вид у него был воинственно-злой, словно он только что выдержал смертельную схватку с врагом. Длинные иглы торчали дыбом. Дикобраз напоминал большой колючий куст, выросший где-нибудь на знойной земле Мексики.
Метнув сердитый взгляд в нашу сторону (так, по крайней мере, мне показалось), дикобраз скрылся в карагачевой чаще.
Вскоре я забыл об этой встрече. Да и стоило ли о ней помнить?.. Ведь ничего особенного не случилось. Но в силу случайных обстоятельств мне пришлось проследить судьбу того дикобраза от нашей первой встречи и до конца его жизни.
Но я отвлекся. Фирюзинское ущелье я полюбил давно и часто его навещаю. И каждый раз оно открывает передо мной какую-нибудь новую, очень любопытную страницу книги о природе, ее прошлом и настоящем.
Здесь рано наступает весна.
Еще осенью вокруг деревьев и по берегу Фирюзинки пробьются к свету свежие травы. А в январе уже цветет миндаль. Звенят пчелы. Потом оденутся листвой деревья, и в каждой кроне зашумит ветер. Молодая клейкая листва засверкает мириадами солнечных брызг. Вдоль обочин вырастут мальвы, простые цветы которых взглянут на мир доверчиво и удивленно.
В то же время где-нибудь в трещине скалы расправит широкие, с вырезом, листья молодой инжир, дерево-отшельник. Удивительно, как сумел он прилепиться и выжить тут, пасынок судьбы. Нет ему ни солнца, ни влаги, а он живет и с каждым годом поднимается все выше…
Осенью, когда в «багрец и в золото оденутся леса», на обочинах шоссе расцветут синеглазые астры-сентябринки.
А горы… Ими можно любоваться без конца. Пройди по ущелью, вглядись в скалы, и ты увидишь, что все они разные, у каждой — свое «лицо». Они то круто обрываются над дорогой, то наклонно и плавно возносятся ввысь. Одни ячеистые, словно пчелиные соты, другие — гладкие, словно гранитная грань. А третьи, как слоеный пирог, разрезанный острым ножом. Изогнутые гигантской дугой широкие пласты уходят в земные недра на неведомую глубину. Какая сила, какая мощь была нужна, чтобы вот так изогнуть эти каменные наслоения и поднять их на огромную высоту!
Горы настраивают на высокий лад, рождая мысль о вечности, о постоянной изменчивости земли. И кажется странным, что там, где ты стоишь, много миллионов лет назад не было ни этих гор, ни этого ущелья, а было лишь огромное теплое море по имени Тетис, простиравшееся от нынешнего Гибралтара на западе, до Китая — на востоке. Это древнее море покрывало южную часть Западной Европы, современную Турцию, юг Украины, Кавказа и Крыма, всю Среднюю Азию, Северную Индию, Монголию и доходило до крайнего юга Сибири.
Шло время. В воде происходили отложения известняков. Морское дно то поднималось, то опускалось. Тектоническим процессом были охвачены многие районы моря Тетис, в том числе районы Туркмении, Кавказа и стран Средиземноморья.
В конце палеогена, в начале неогена над синей морской пустыней поднялись небольшие горы, острова, архипелаги, в том числе вершины Копетдага. Окончательное формирование копетдагских гор завершилось полтора миллиона лет назад.
А море Тетис? Где оно? Исчезло? Нет, не совсем. Каспий, Аральское и Средиземное моря — это остатки огромного моря.
Меловой период, когда шумели волны безбрежного Тетиса, ученые считают веком динозавров, огромных пресмыкающихся, достигавших тридцати метров в длину. Кроме них, в море обитали круглые, как мельничные жернова, моллюски — аммониты, морские ежи, лилии и длинные, похожие на трубки, белемниты.
Но не все, кто жил в ту пору, были гигантами. Были среди них и такие, например, как остракоды, увидеть которых можно лишь с помощью микроскопа.
Об этом думаешь всегда, когда глядишь на горы, когда неторопливо бродишь по ущелью. Меня оно привлекает еще и тем, что здесь почти круглый год можно ловить бабочек, змей, ящериц, которыми я обмениваюсь с другими натуралистами.
Однажды, наловив бабочек и сильно устав от ходьбы, я зашел в шашлычную «Белый олень». От мангала исходил приятный саксауловый дымок, сразу обостривший у меня и без того изрядный аппетит.
Надо сказать, что место для шашлычной выбрано удачно. На берегу Фирюзинки под плотным шатром листвы стояло несколько столиков. Посетителей было немного — два или три человека.
Уютно и тихо. Лишь слабый, воркующий голос речушки, бившейся о ящики, в которых охлаждалось «жигулевское» пиво.
Едва я сел за столик, подошла официантка. В ее волосах, выкрашенных в соломенный цвет, торчала игла дикобраза. Невольно вспомнилось, что такие же иглы, только покрытые золотом, когда-то носили в своих прическах римские модницы, жены богатых патрициев.
Заказав бутылку пива и порцию шашлыка, я, между прочим, спросил:
— Кто же преподнес вам такой оригинальный сюрприз?
Официантка вскинула руку к голове:
— Это что ли?
— Ну да!..
— Ох, и не знаем, что делать, — озабоченно, как о самом серьезном бедствии, заговорила официантка. — Дикобраз замучил. Ночью орудует, дьявол. Сторож только уснет, а он уж тут как тут…
— Зачем же он приходит?..
— Хлеб и соль, видать, любит, хлеб-то мы в тумбочку прячем, а запору — никакого. Только стульями на ночь ее ограждаем. Да как ни ограждай — не помогает. Придет этот зверь, стулья раскидает, вытащит из тумбочки булки, погрызет, поваляет в пыли и — деру. А на память о себе иглы оставляет. Иной раз прямо в тумбочке торчат. Спасу нет никакого от этого вора.
«Да. Это он, тот самый, — вспомнил я ночную встречу с дикобразом в ущелье. Как он был разъярен!.. Наверно, со стульями боролся, чтобы пробиться к заветной тумбочке».
— А, может, замок приделать на тумбочку? — посоветовал я, — и хлеб будет целым и дикобраз донимать не станет.
