потом вздохнула и продолжила:
– Ну так вот… Вечером все гости уехали, а Ниночка ночевать осталась. И в эту ночь жену Павла кто-то отравил, синильную кислоту в бутылку с водой подлил, представляешь? Бутылка у кровати стояла. В доме и народу-то было немного в ту ночь. Павел с женой, подруга его жены да Ниночка. И все. Теперь ее к следователю должны вызвать, допрашивать будут…
Нинель слушала ее, с каждым произнесенным словом бледнела, менялась в лице. Елене Михайловне казалось, что она и дышать перестала. И уж совсем неожиданностью для нее прозвучало то, что тихо прошептала Нинель:
– Мам, а ведь это Нина… Это Нина ее отравила… Да, это она…
– Опомнись, что ты такое говоришь, Нинель? Да как Ниночка могла, что ты? Опомнись!
– Да, это она… Точно, она… Помнишь, как она тогда все твердила? Когда он уходил? Мол, вырасту и убью… Может, она и хотела Павла убить, а вовсе не его жену… Может, ему повезло просто.
– Нет, нет, я не верю… Не могла Ниночка, не могла! Да мало ли, о чем она говорила, когда маленькой была! Она уж и сама ничего не помнит!
– Помнит, мам. Помнит. Это она за меня решила так отомстить. За все мои страдания. Ты ведь не будешь отрицать, что вся моя жизнь после развода – сплошные страдания? А как еще может жить женщина, которую предали, бросили, растоптали? Лишили всего? Заставили влачить жалкое существование?
– Ну, не такое и жалкое, Нинель… Павел всегда тебе помогал, не надо этого отрицать. Другие вон ни копейки от бывших мужей не имеют, а ты… Еще и Ниночку против него всегда настраивала…
– Я не настраивала, мам. Она сама все видит. Да, это она за меня так отомстить решила… Боже мой, что же нам теперь делать, что?
Нинель подскочила со стула, ушла в гостиную, принялась ходить из угла в угол, нервно сжимая ладони. Потом остановилась, глянула на мать, снова проговорила, будто сама себя пыталась убедить в собственной правоте:
– Да, да, она сама все это придумала… И все продумала хорошо… Потому и у тебя попросилась к отцу поехать. Знала, что ты отпустишь. Зачем, зачем ты ее отпустила, мам? Это ты во всем виновата, только ты!
– Да что ты говоришь, Нинель, опомнись! Перестань клеветать на Нину, она же дочь тебе! Да как ты можешь вообще? Да чтобы Нина… Как тебе в голову такое могло прийти?
– Могу, мам, могу… Я знаю, что говорю. И знаю, как Нина относится к Павлу. Она его ненавидит так же, как и я. Ведь он ее тоже предал, тоже бросил, можно сказать, обездолил. Она безотцовщиной росла. А я прекрасно знаю, что это такое, когда все знают, что ты безотцовщина. Я даже недавно выражение такое умное слышала… Мол, женщина без мужа – это деклассированный элемент. Правда, в точку сказано?
– Да ну… Ерунда. Может, раньше так и было… А сейчас…
– И сейчас ничего не изменилось. И Нина это прекрасно понимает, на себе чувствует. Отец предал ее, лишил нормальной жизни. Что же ей, любить его после этого?
– Да, любить! Это она перед тобой притворялась, что ненавидит, чтобы тебя не огорчать лишний раз! Ты же у нас такая нервная… А на самом деле она его любит! Просто любит, и все! Кровь не вода, понимаешь ты это или нет?
– Слушай, мам… А может, она подумала, что если его жену вот так… Что ее не будет… И тогда он к нам вернется? А что, вполне может быть! Мы ведь не знаем, что у нее в голове было…
– Нет, нет… Ниночка не могла, просто не могла…
– А кстати, что там с женой Павла? Она выживет?
– Он говорит, что состояние у нее критическое. Врачи никаких прогнозов не дают, все плохо.
– Боже, какой ужас… А если она и правда умрет? Что тогда будет с Ниночкой? Ведь ее судить будут, мам…
Нинель застыла от своих же слов и уже не слушала, что ей говорила Елена Михайловна. Потом будто опомнилась и бросилась в комнату дочери, рывком распахнула дверь. Елена Михайловна последовала за ней, на ходу уговаривая:
– Не трогай ее, Нинель… Она уже много времени лежит, не встает… Не ест, не пьет, только плачет и плачет. Не трогай…
Нинель ее не слушала. Подошла к Нине, грубо потрясла ее за плечо, приказала громко:
– А ну, вставай! Просыпайся, слышишь?
Нина испуганно села на постели, отодвинулась, вжалась спиной в стенку. И выставила вперед ладони, будто защищалась от ударов.
Нинель стояла перед ней, как грозный командор, и молчала. Потом произнесла почти по слогам, едва сдерживая ярость:
– Ты… Ты мне все расскажешь сейчас… Это ведь ты сделала, да? Ты притащила с собой яд, ты подсыпала его в воду? Кого ты собиралась убить? Отца? Или эту… Жену его? Говори!
– Нет, мам… Нет… Это не я… Честное слово, не я… Правда…
– Тогда зачем ты вообще туда потащилась? Зачем ночевать у них в доме осталась? Ты хоть отдавала себе отчет, чем для тебя это может кончиться?
– Это не я, мам… Не я… – повторяла, как заклинание, Нина.
– А кто тогда?
– Там… Там еще подруга папиной жены была… Я видела, как она приставала к папе! Она хотела на месте его жены быть! Я все видела и слышала!
– Да мало ли, что ты видела и что ты слышала! Ведь и на тебя может подозрение пасть! Где вообще твоя голова была, скажи? Зачем, Нина, зачем…
Нина снова заплакала тихо, прижимая кулачки ко рту. Плач ее был похож на скулеж побитой маленькой собачонки, и Елена Михайловна не выдержала, вступилась за внучку:
– Оставь ее, Нинель… Оставь… Ты же видишь, в каком она состоянии!
– Я все вижу, мам. И все понимаю. И состояние ее прекрасно понимаю. Если б не она это сделала, то и состояния такого у нее сейчас не было. Нет, как ей такое в голову могло прийти, я не могу понять?
– А ты сама у себя это спроси, доченька… Не ты ли сама эту обиду на отца в ней взлелеяла? Не ты ли проклинала его к слову и не к слову?
– Ой, мам… – досадливо отмахнулась Нинель. – Только твоих умозаключений мне сейчас не хватало… Надо думать, что нам делать теперь, а не сваливать с больной головы на здоровую!
Снова глянув на дочь, Нинель покачала головой, постояла немного молча, потом вышла из комнаты. В гостиной принялась ходить из угла в угол, нервно заламывая пальцы
