10–15 копеек в неделю – в основном на свечи при посещении храма. Но если арестованный этого отделения ведет себя тихо и достойно, не допускает нарушений, то на имение наличных денег у нас закрывают глаза…
– Ежели угодно, ваш-бродь, могу завтра же отправить телеграфную депешу вашим родным или близким друзьям с приглашением на свидание, – заговорил второй. – Разживетесь у родни деньжонками – и заплатите мне за хлопоты, сколько вашей милости будет угодно-с.
– Хорошо, спасибо, но…, – Ландсберг с силой потер руками лицо и поднял на тюремщиков покрасневшие глаза. – Господа, только не сейчас! Я буквально падаю с ног! Позвольте мне лечь, укажите мое место, прошу вас!
Один из приставников кивнул и вышел. Второй указал Ландсбергу на скамью у стены.
– Присаживайтесь, ваша милость. Сейчас вам укажут камеру, и пойдете отдыхать. Надеюсь на ваше благоразумие, ваша милость! Мы благородным арестантам стараемся не досаждать, ежели и они с пониманием-с…
– Пожалуйте за мной, ваша милость! – всунулся в дверь второй приставник. – Камера нумер восемнадцать – ваша-с.
Едва переставляя ноги, Ландсберг зашел в отведенную ему камеру, окинул безразличным взглядом стол и два табурета под окном с решеткою, две железных кровати друг напротив друга у стены. В углу у двери – большая лохань на полу и кувшин на полке. Карл несколько секунд постоял, выбирая койку, потом махнул рукой и повалился на левую. Накрылся грубой рогожей, заменяющей здесь и одеяло, и простыню – и провалился в небытие.
* * *
…Санки летели по лесу, по темному тоннелю, точно сотворенному природой из нависших над дорогой мохнатых елей.
– Быстрей! Да быстрей же! – задыхаясь от радостного смеха и морозного ветерка, кричала молодая женщина.
Он шевелил вожжами, бодрил жеребца разбойничьим посвистом и удалыми возгласами. Жеребец скашивал назад узкие воронки ушей и все прибавлял и прибавлял ходу. И сильно свистел ветер в ушах, звонко хохотала Мария, закутанная до самых глаз в медвежью полость.
А потом они стояли на сказочной красоты зимней поляне, и от пронзительной лесной тишины звенело в ушах. И дыхание их смешивалось, и он чувствовал, несмотря на мороз, сладкую свежесть ее щек. Он мог бы стоять так вечно – но Мария вырвалась, отбежала по глубокому снегу в сторону, к одинокой молодой елочке и наклонилась, рассматривая что-то под нижними ветками.
– Ой, смотрите-ка, Карл, что это?
Он подбежал и наклонился – а она, внезапно отскочив, тряхнула елку. Целый сугроб снега с колючих ветвей обрушился на Ландсберга под звонкий хохот Марии.
– Ах вы, шалунья! – нарочито хмуря брови, он бросился догонять ее.
Через несколько шагов, оступившись в глубоком снегу, она упала – и он упал на снег рядом. Нашел ее горячую ладошку, выскользнувшую из собольей муфточки.
– Мария… Моя Мария…
* * *
– Ваша… Мария далеко, – как эхо прозвучал шепот, внезапно перешедший почему-то в мужской баритон. – Ваше благородие, вставать пора! Колокол уже звонил!
Ландсберг открыл глаза и заморгал, увидел склонившееся над ним незнакомое доброе лицо в конопушках.
Боже, это был только сон… Сон, который приснился ему в первую ночь в неволе Литовского замка.
Ландсберг рывком сел, сбросил ноги на пол и внимательно рассмотрел разбудившего его человека. Невысокого роста, с белесыми волосами, потешно торчащими во все стороны.
– Вставайте, господин хороший, – тревожно повторил человек. – Тут не любят, когда по колоколу не встают!
– Ах да! – Ландсберг встал, с отвращением сунул ноги в грубую обувку-коты. – И что же теперь надо делать?
– А ничего, ваш-бродь! В коридор выйдите и возле двери станьте. Сочтут вас господа тюремщики, молитва начнется. А потом идите себе с Богом обратно… А я пока приберусь туточки.
Ландсберг вышел через распахнутую дверь в коридор, наполненный негромким гомоном голосов. Оглянулся по сторонам – везде у распахнутых дверей по одному-двое стояли люди в таких же серых, как у него, рубахах и штанах. Ближайшая пара, завидев Ландсберга, замолчала, и люди принялись молча разглядывать новенького. Один из них слегка поклонился, Ландсберг машинально ответил на поклон.
Из глубины коридора вдоль дверей медленно шли четверо приставников в черных тюремных мундирах. Вчерашняя смена сдает арестантов новой, догадался Ландсберг, заметив, как один из тюремщиков что-то отмечает карандашом на доске.
Дойдя до Ландсберга, новый приставник вопросительно посмотрел на него. Карл молчал – не зная, что нужно делать, говорить – да и надо ли вообще? Приставник начал хмуриться.
– Это новенький, – просунулся к его уху один из вчерашних тюремщиков. – Привезли поздно вечером, порядков еще не знает, – и громко, обращаясь уже к арестанту, добавил: – При обращении чина тюремной администрации к арестанту тому надлежит громко назвать свое имя, происхождение и предъявленное обвинение. Либо, в случае осуждения, статью Уложения о наказаниях.
– Фон Ландсберг, дворянин, – выдавил из себя Ландсберг. – Обвиняюсь в убийстве.
– Почему на арестованном домашнее белье?
– Доктор разрешил его благородию.
– Белье снять и немедленно сдать на склад. Господин доктор пусть распоряжается у себя в лазарете!
Приставник что-то черкнул на доске и двинулся по коридору дальше. Сочтя всех арестантов, он развернулся и пошел к служебному помещению. Двое из вчерашней смены, поравнявшись с Ландсбергом, скорчили одинаковые гримасы, словно говоря: мы, мол, тут ни при чем!
Кто-то в дальнем конце коридора хорошо поставленным голосом начал читать православную молитву. Арестанты, не слишком складно, вторили или просто шевелили губами. Ландсберг снова почувствовал себя белой вороной: он был лютеранского вероисповедания.
Молитва закончилась, и большая часть арестантов исчезла за дверьми своих камер. Несколько человек продолжали стоять, и Ландсберга осенило: это те, кто работает в мастерских. Приставников не было видно, и он, помедлив, побрел в свою камеру.
Пока Ландсберг был на пересчете, проворный мужичок с белыми вихрами взбрызнул из кувшина пол и шаркал по нему веником. Заметив, что Карл направляется к кровати, мужичок предупредительно выпрямился и покашлял:
– Гм! Господин офицер, дозвольте сказать, что приставники не одобряют дневное пребывание на кроватях. Не все, правда – но сегодняшние, – мужичок пугливо оглянулся на дверь, – сегодняшние сущие псы! Вы уж, ваш-бродь, на тубалеточку пока присядьте, ага…
Ландсберг послушно сел на табурет, с вялым интересом поглядывая на мужичка.
– Как же тебя зовут, братец? Кто такой, откуда взялся?
– Мы из поварского отделения, – широко улыбнулся мужичок. – То есть там и повара, и прислуга за все обитает-с. А зовут меня Василием. Печонкины мы, то есть.
– Василий? Вася, значит… Кто ж тебя позвал, Вася-Василий? У меня ведь денег нету – за уборку платить. Все отобрали.
Мужичок замахал руками.
– Бож-же упаси! Рази я спрашиваю? Кликнули вчера вечером охотника у барина нового убирать, я и вызвался. Все лучше, чем в камере день-деньской сидеть – нас-то, простых, так-то вот не выпускают.
