Глаз она не отвела.
— Жестокий ты, Сергей! — прошептала она, — Нельзя так! — её голос звучал уже жалобно. Непривычно жалобно.
Больше всего мне сейчас хотелось обнять эту замечательную тётку. Обнять и погладить по голове. А потом долго говорить ей какие-нибудь добрые слова. Объясняя, что, зачем и почему. Но я точно знал, что делать этого никак нельзя. Надо, чтобы в этот момент в ней что-то сломалось и она раз и навсегда расставила в своем сознании приоритеты. А, чтобы обняться, у нас еще найдется минутка. Ну, это только, если нас с ней не повяжут в Шереметьево.
— Так ведь я милиционер, Пана Борисовна! — криво улыбнулся я, — Мне родина за то зарплату платит. За эту самую жестокость.
Пана встала со стула и подошла ко мне. Взяв за плечи, развернула к окну и принялась что-то высматривать на моём лице и в глазах.
— Ты кто, Серёжа? — с усталым изумлением вглядывалась она в лицо пацана, за которым скрывалась личина и сознание прожженого циничного мента из двадцать первого века. Ненамного уступающего ей в возрасте.
— Кобель я, Пана Борисовна! — самокритично вывернулся я из-под нехорошего вопроса, — Но кобель, таки прошу учесть, жертвенный! И да, вы как в квартиру-то попали, вы же мне сами сказали, что ключи посеяли? — перевел я стрелки на не менее волнующую меня тему.
— Лёвин комплект ключей взяла, — встрепенулась от своих мыслей тетка, — Сонечкины-то ключи у тебя! И еще одни у Лёвы были, вот они и пригодились. Я дверь как раз открывала, когда Танечка из лифта вышла. Она мне и объяснила, что покушать тебе принесла. А не успели мы с ней на кухню пройти, как тут и Лида объявилась, — Левенштейн с улыбкой задумалась.
— Знаешь, Сергей, они сначала очень рассердились и хотели тебя разбудить! Скандал тебе хотели устроить. Но я их не пустила. Рассказала про тебя, как тебя чуть не убили. И про Сонечку рассказала. И, что ребеночек у вас с ней должен был быть. — Пана вытянула из пачки папиросу, но отложила ее в сторону, — Хорошие они девки, Сергей, ты не обижай их! Жалеют они тебя и любят. Сидели вот за этим столом и плакали, — профессорша укоризненно разглядывала меня, как, может быть, и полезную, но очень уж горькую таблетку.
— Не надо было вам их в квартиру пускать, вот и все! И плакать бы тогда никому не пришлось, — хмуро разглядывая всё еще стоящую на столе рыжую болванку, выдал я свое понимание происходящего. — И про Соньку не обязательно им было знать. Это только моё! Наше, то есть, — быстро поправился я под взглядом Паны.
Спорить она не стала. Несколько минут мы просидели молча. Потом Левенштейн начала собираться. Я прошел в зал и достал из серванта отобранную у Мелентьева связку ключей. Вернувшись к Пане, протянул их ей.
— Откуда? — глаза тетки расширились.
— На то я и милиция, чтобы находить потери, — довольно ухмыльнулся я, — Граждане теряют, а мы находим и возвращаем! — сняв с вешалки пальто, я помог ей одеться.
Проводив хозяйку и заперев за ней дверь, пошел дорабатывать Ленина. Постелив на стол старый китель и завалив на него бюст, я нанес на проплешины лак. Дождавшись, когда он немного схватится, начал втирать бронзовый порошок. Для основания получилось вполне сносно. Теперь Ильич был полностью готов к зарубежному турне.
Из коридора просвиристел звонок. Я вздрогнул. Наверное, кто-то из подруг возвернулся с новой порцией забот. Лишь бы не парой. Подхватив планетарного террориста, я вернул его в крематорий и только потом пошел к двери.
Не полагаясь на шутницу судьбу, посмотрел в глазок. И душа воспарила. Гостей было двое, но женщинами они не были. Наоборот, оба они были мужчинами и мужчинами, хорошо мне знакомыми. Я повернул барашек замка и открыл дверь. Гусаров и Гриненко протиснулись в дверной проем.
Эти гости приперлись не для того, чтобы проведать пораненного сослуживца. Они пришли, чтобы припахать меня к решению собственных служебных проблем. Какое-то время я еще ждал, что кто-то из двоих достанет из кармана яблоко или хотя бы облепленную табачными крошками конфету. Тщетно!
— Помощь твоя нужна, Серёга! — доверительно сообщил мне Стас. — Ты не беспокойся, тебе делать вообще ничего не придется, ты просто поприсутствуй и всё!
Со слов оперов я понял, что они сегодня с раннего утра отрабатывали конкуренток тётки Вирясова-Сивого. Тех самых, которые вместе с ней решают на отдельно взятом железнодорожном перроне продовольственную программу советского государства. Торгуя самостоятельно произведенными пирожками. С мясом, с капустой, картошкой и так далее.
Исходя из полученной ими информации, Таисья специализировалась исключительно на пирожках с мясом. На бюджетный вегетарианский ассортимент она не разменивалась. Да, товарки по бизнесу признавали как щедрое наполнение начинкой, так и в целом достойное качество ее продукции. Но они категорически были несогласны с ее ценовой политикой. С их слов, Сульдина бессовестно демпинговала. Вынуждая соседок по бизнесу уходить в картофельно-капустный сегмент. А сама она тем временем подмяла под себя все объемы выпечки с мясной начинкой.
— Эти торгашки утверждают, что она безобразно тырит мясо с пищеблока роддома, где работает. Потому что, по их словам, если покупать мясо за деньги, то при её ценах, торговля может быть только в убыток. — Стас увлеченно добивал печеночные котлеты, которые я планировал доесть вечером.
— А я-то вам зачем понадобился? — задал я единственный и резонный вопрос.
— Сдали они Сульдину! Она сегодня в шесть вечера с работы возвращаться будет. Эти торговки утверждают, что Таисья со столовой мясо ворованное понесет. Много понесёт. Чтобы завтра весь день торговать, — встрял в разговор Гусаров, — У нее не только пассажиры пирожки покупают, к ней постоянные покупатели из города наведываются.
— Мы её хотим принять, когда она с ворованным мясом с кухни выйдет. На том и колоть будем. Задрало руководство нас уже за бандитские ценности! — вздохнул Стас, — Тютюнник объявил, что, если до среды результата не дадим, то он нас на заслушивание в УВД вместе с собой вытащит!
Теперь мне стал понятен энтузиазм оперов. Готовых пожертвовать и без того редкими выходными ради борьбы с пирожковой мафией. Да еще процветающей не на их территории, а в юрисдикции линейного отдела железной дороги.
— Опять не понял, я-то тут каким боком? — почти возмутился я, понимая,
