собаку соседа и ее щенков. Без причины. Просто возвращался в свой загородный дом на этом же «Туареге» и…
Амелия коротко втянула воздух. Машина наконец выкатила за ворота, едва не протаранив ехавшее мимо такси, с визгом притормозила и дергано двинулась в сторону Садово-Черногрязской. Амелия проводила ее взглядом.
— Ты не заслуживаешь слов.
Звук удара и длинные гудки она услышала через полминуты. Губами вытащила из пачки сигарету, медленно и со вкусом затянулась.
— Лихо вы его!
Рядом стоял подросток из дома-яйца. Вблизи он оказался высоким — макушка Амелии едва доставала ему до плеча.
— Я? — выдохнула она вместе с дымом. — Сам неплохо справился. Выхлоп за версту.
— По какому принципу вы решаете, кто достоин слов, а кто нет? — будто не слышал он. — Летальность?
— Сто процентов, — отрезала Амелия и только тогда поняла, как подставилась. Он может быть связан с теми, о ком предупреждала Елизавета. С теми, кто ищет ее. Выглядит он, конечно, безобидно, наивно даже. И боли никому не причинил. Разве что пара разбитых девичьих сердец — к его, сколько ему там, годам двадцати вовсе не стаж… Но это пока, пока.
— Мне пора, — сказала Амелия и устремилась к подъезду.
— Подождите! — попросил он и с легкостью ее обогнал. Настойчивый, надо же. По крайней мере, на него приятно смотреть. — Меня зовут Мирон. А вас?
— Амелия, — сказала Амелия.
— Я живу в том дурацком доме.
— Я знаю.
— Так давайте… — Он задумался и приподнял брови. Очаровательный ребенок. — Давайте я приглашу вас в гости. Выпьем чаю, поговорим. Я тоже могу кое-что — не так впечатляюще, но…
— Покажете?
Мирон широко улыбнулся.
— Конечно.
Он подставил Амелии локоть, и она взяла его под руку со странным ощущением, что он знает, как ей быть и где укрыться. Но даже если не знает, теперь она хотя бы не одна.
Когда Мирон отпирал дверь дома-яйца, по Машкова с воем пролетела скорая.
* * *
Боль в спине внезапно поддалась лекарственному действию коньяка 1900 года: как только тепло разлилось по языку и горлу, Амелия с удивлением обнаружила, что поясницу отпустило. Или же это нелепое кресло с подставкой для ног оказалось настолько удобным. Как бы там ни было, она откинулась на спинку и отсалютовала уходящей боли стаканом, в котором звякнули кубики льда.
Как Амелия и подозревала, внутри «яйцо» оказалось кромешным китчем с лепниной, позолотой и ангелочками. Когда она расхохоталась, глядя на фреску с Италией в нарисованном проломе стены, Мирон смущенно сказал, что в каникулы сделает здесь граффити.
И все же, несмотря на насмешки, дом был к ней добр. Это ощущалось с порога. Все здесь было удобно, нужное сразу оказывалось под рукой, а самой ей словно дали передышку — и стало легче. Лишь до тех пор, пока она здесь, но очень нужную сейчас передышку.
Амелия поделилась своими наблюдениями с Мироном, и он сказал, что тоже это чувствует. Должно быть, так задумал Ноа.
— Кто такой Ноа? — спросила Амелия.
— Он жил здесь раньше. Ноа погиб, и я занял его место. Теперь я шорник Центрального округа.
— Шорник. — Она не спрашивала, а повторяла за ним, чтобы он не соскочил с темы.
Мирон закинул ногу на ногу и молча смотрел в пустой каминный очаг.
— Долго объяснять. Проще на примере. Для этого вы должны попросить у меня что-то. Бытовую услугу или подарок, как в сказке.
— Ого! — усмехнулась Амелия и внезапно почувствовала себя пьяной. — Вроде того, чтобы что? Хм. А если я попрошу эту бутылку, отдашь?
Ну вот, уже перешла на «ты». Тут бы самое время чаю попросить…
— Конечно. Она ваша. Только осторожно: коньяк бесконечный, употребляйте ответственно. — Амелия кивнула и снова покатала кубики льда в стакане. Впервые за последние лет десять ей стало весело. — Теперь скажите: «Была ноша моя — Мирон пришел, себе взял».
— Договор с дьяволом, да? Ладно. Была ноша моя — Мирон пришел, себе взял. Что дальше?
Он вроде как почесал левую ладонь, ничего больше, но когда Амелия закрыла и открыла глаза, то увидела себя с того места, где до этого сидел Мирон. Она и правда была почти совсем седой, новая оправа ей не шла, а глаза за толстыми стеклами казались ну прямо крошечными. Это длилось всего мгновение — как вспышка, как сбой в сознании. Может, вековой коньяк был не так прост или же…
Амелия сняла очки и потерла переносицу. И не заметила, что Мирон глядит на нее с нескрываемым ужасом.
— Так нельзя.
— Что? — не поняла она.
— Так нельзя! Нельзя убивать людей!
Значит, не показалось… И можно было ничего больше не объяснять.
— Почему? — ответила она резко. — Назови хотя бы одну причину, почему мудаки заслуживают жизни.
— Да потому что…
Он вскочил и зашагал по комнате. На секунду остановился, налил себе воды и снова заметался туда-сюда.
— Ну? — издевалась Амелия. — Потому что это грех и я буду гореть в аду? Право на жизнь — это высшая ценность и бла-бла-бла? Или потому что они, блин, люди? А точно ли они люди? Или, может, перестали ими быть, когда превратились в мудаков?
— Потому что вы не оставляете им выбора, — сказал Мирон тихо.
— И ты туда же. Выбор, выбор, выбор! Не из чего выбирать. Эта фраза — «ты не заслуживаешь слов» — знаешь, откуда она? Так говорил мой бывший муж. Садист и мудак. Он говорил это, когда я просила все обсудить, а не бить меня. Я жарила лук для мудацких котлет, которые мне с тех пор в глотку не лезут, и не включила вытяжку. Он спускался в лифте и почувствовал запах лука от пиджака. Вернулся и стал бить меня головой о стол. Бьет, поднимает за волосы, смотрит в глаза — и снова бьет. «Ты не заслуживаешь слов, Амелия, не заслуживаешь слов!» Я сбежала в кризисный центр и провела там месяц. Это был лучший месяц за восемь лет жизни с ним. Но он меня нашел, засунул в машину и увез на дачу. Он забрал телефон и бросил меня там одну — в январе. Я топила снег, чтобы пить, и питалась соленьями из погреба. Правда, у меня был телевизор. Время от времени там показывали его. Он приходил на тупые утренние шоу в том же тупом пиджаке и говорил тупые слова — о том, почему нам не нужен закон о домашнем насилии. Говорил и смотрел на меня оттуда этими своими…
— Постойте, подождите. А что, если вы ошибетесь?
— Я никогда не ошибаюсь. Ты это знаешь, если побывал в моей голове. И кстати, лезть в чужую голову без предупреждения, ничего не открывая в своей, — это
