он уничтожил кольцо Отражения, высвободилась энергия такой мощности, что он стал бессмертным. Во всех мирах. В этом его наказание.
— Наказание? — удивился Тони. — Ну ладно, бессмертие — это действительно бремя, я согласен. Но за что он был наказан? За то, что хотел помочь своей матери? Как мы хотели помочь Маргарет? Разве это справедливо?
— Справедливости нет, Энтони. Есть только причинно-следственная связь. Все остальное — субъективно. Желание помочь заставило вас совершить определенные действия, последствия которых, собственно, и стали вашим наказанием. Но… помимо человеческой свободной воли есть еще и божественная. Именно поэтому ни Соломон, ни Маргарет, ни Присцилла, ни вы двое не попадете в долину смертной тени, как Наргес и Констанс. Человеческий суд не считает незнание и благие намерения основанием для оправдания, если нанесен ущерб. Божественный суд — иной, он смотрит на то, что у человека в душе. Теперь, когда кольца снова собраны вместе, им больше не нужны хранительницы: дракон позаботится о них. Маргарет и Присцилла свободны. Проклятье рода Скайвортов развеялось. Однако судьбу Соломона изменить невозможно. Что касается вас двоих… Вы уверены в своем решении?
Мы с Тони посмотрели друг на друга.
Прости, говорил его взгляд, мне безумно больно, но так надо.
Да, ответила я мысленно, так надо. И мы всегда будем вместе. Что бы ни случилось.
— Мы уверены, — сказал Тони. — Но можно нам еще немного времени?
Мы сидели на земле, обнявшись, и молчали. Слова были не нужны. Даже если бы вдруг в Отражении нам удалось стать двумя душами в одном теле, мы не смогли бы стать ближе, чем сейчас.
— Пора… — сказал Голос.
13. День первый: Света
Новый мир[8]
Я открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого света. Следом нахлынула волна запахов: какой-то дезинфекции и озона, как от кварцевой лампы. Третьей пришла волна боли, впрочем, вполне терпимой и словно бы знакомой. Мерно попискивал кардиомонитор.
Потихоньку приподняв веки, я обнаружила себя лежащей на высокой кровати. Совершенно голой и укрытой простыней. Из-под простыни убегали струйками всякие трубки и провода. В обратном направлении в вену впадала трубка капельницы. Страшно хотелось пить.
Где-то должна была быть кнопка вызова сестры. Хотя это в обычной палате. А я где? В реанимации?
Реанимацию мне доводилось видеть только в кино. Большой зал, десяток бессознательных пациентов, опутанных проводами и трубками, и медсестра за столом. Осторожно приподняв голову, я огляделась.
Палата была небольшая, на три кровати, две из них пустые. И никого рядом. Впрочем, не успела я подумать, что умру и никто не заметит, как дверь открылась. Вошла симпатичная круглолицая девушка в хирургической пижамке.
— О, мы проснулись, — обрадовалась она. — Как себя чувствуем?
— Нормально, — просипела я, еле ворочая пересохшим языком. — Пить хочу.
— С мальчиком вашим все в порядке, — сказала сестра, придерживая мою голову, чтобы я не захлебнулась, пока пила из стакана. — Маленький, конечно, всего два триста, и легкие не до конца расправились, но это не страшно. Полежит в кувезе, дойдет. А так все в порядке. Хорошо, что сегодня, а не вчера. Представляете, парню восьмого марта родиться?
— Угу, — пробормотала я. — А это что? Где я?
— Послеоперационная. Если все хорошо будет, вечером переведем в палату. А пока прокапаем, понаблюдаем. Значит, так. Есть сегодня нельзя, только пить. Воду без газа. Потихонечку можете шевелиться, с боку на бок поворачиваться, только чтобы ничего не отцепилось и игла из вены не выскочила. Через пару-тройку часиков все это снимем, и надо будет осторожно садиться. А к вечеру уже попробуем встать.
Дверь приоткрылась, и в палату протиснулся Федька.
— Ну привет, — сказал он и сел на стул рядом с кроватью.
— Если что, зовите, я рядом, — сестра поправила датчик монитора и вышла.
— Как ты? — спросил Федька. — Ну и навела ты шороху, мать. Я утром приехал, говорят, тебя на операцию повезли срочную. Тебе хоть сказали, что у тебя остановка была?
— Какая остановка? — не поняла я.
— Сердца, какая. Чуть не умерла.
И тут я вспомнила все. С того самого момента, когда в вену вошла игла и я позвала Тони, и до последнего — когда Голос сказал: «Пора…»
Господи, пожалуйста, пусть это будет просто бред. Просто наркотический сон.
— Сейчас, говорят, все в порядке, — Федька отодвинул стакан от края тумбочки.
— Ты Витю не видел? — спросила я.
— Н-нет, — с легкой запинкой ответил он. — А тебе его завтра обещали показать. Если все нормально будет. Слушай, мне на работу надо. Я вечером заеду, ладно?
Он поцеловал меня и вышел.
Я прислушалась к себе. Сердце билось спокойно и размеренно.
«Нет. Нет. Нет» — говорило оно, и я изо всех сил старалась ему поверить.
Ничего не произошло. Ничего не было. Мне все приснилось.
Надо позвонить Люське. Если что-то случилось, уж она точно знает. И вообще, она бы сама позвонила. Или нет? Но мне по-любому надо ей позвонить. Рассказать про Витю.
Когда сестра зашла поменять бутылку капельницы, я спросила, где мой телефон.
— Муж ваш вещи из дородового забрал, их пока в камеру хранения сдали. А когда переведем вас в палату, я все принесу. Насчет телефона ничего не знаю. Или в сумке, или у него.
Оставалось только ждать до вечера. Я пыталась уснуть, но сон не шел. Вместе этого в голове снова и снова словно кинолента прокручивалась. Все события с того самого момента, когда мы с Тони приехали к ювелиру — к бессмертному ювелиру!
Это все неправда, убеждала я себя. И снова вспоминала.
Я обнимаю Тони — и моя ладонь в крови.
«Неосторожно подставил спину Хлое…»
Время тянулось медленной пыткой. Я следила за тем, как опускается солнце за окном — ниже, еще ниже, спряталось за соседними домами. Меня сначала заставили сесть, потом, ближе к вечеру, встать и немного пройти по палате. Пришел незнакомый врач, седой мужчина с усталым лицом, осмотрел и разрешил отвезти в послеродовое отделение. Две сестры осторожно перегрузили меня на каталку и повезли этажом выше.
Когда двери грузового лифта открылись, я увидела, как из другого лифта, напротив, вышел Федька, и успела заметить, что лицо у него мрачнее тучи. Подойдя к нам, он тихо спросил что-то у одной из сестер и наклонился ко мне:
— Я скоро приду.
В одноместной палате мне помогли перебраться на кровать. Моя сумка стояла на стуле в углу, но телефона в ней не оказалось. Минут через десять в палату зашел Федька в сопровождении малахольного вида блондинки в белом халате, изрядно обеспокоенной. Она
