другом конце линии, было темной яростью, всепоглощающей яростью, подобной которой я никогда раньше не испытывал. Он причинил ей боль, была моя первая мысль, и в тот момент я почувствовал уверенность, что Гриша никогда не встретит судный день за свои махинации.
Сначала я бы убил его сам.
В глубине души я знаю, что такая интуитивная реакция выходит за рамки дозволенного. Лидия не моя, чтобы защищать, мстить или испытывать ревность. Она полезный инструмент, средство завершить эту работу к удовлетворению Владимира. Я должен был задать вопросы, убедиться, что она не просто запаниковала, что она не сбежала. Но чистый, неприкрытый страх в ее голосе заставил меня принять поспешное решение, и теперь я направляюсь на сигнал ее телефона, проезжая по московским улицам, внимательно следя за тротуарами.
Сейчас темно, не так оживленно, как могло быть раньше, но разглядеть все равно труднее. Тем не менее, когда я подхожу ближе к сигналу слежения на ее телефоне, я мельком замечаю молодую женщину со светлыми волосами, яркими в свете уличных фонарей, в тонком черном платье и больше ничего, с обнаженными плечами. Ни пальто, ни перчаток, только платье и туфли на каблуках, и она так сильно дрожит от московского холода, что мне это видно отсюда.
— Черт бы тебя побрал, Лидия! — Я шиплю себе под нос, прижимая машину к обочине. Это незаконное место парковки, но мне плевать – еще одна ошибка. Не привлекать к себе внимания нарушением ненужных мелких правил, один из первых принципов работы. Никаких штрафов за парковку, за превышение скорости, за переход пешеходных переходов. Ничего такого, что могло бы поставить вас по ту сторону закона без уважительной причины, ничего такого, что дало бы вам бумажный след мелких преступлений, по которому вас могли бы выследить позже.
В тени я – смерть. При свете дня я хороший добропорядочный гражданин.
Я выскакиваю из машины, оставляя ее включенной, и спешу к тротуару.
— Лидия! — Я выкрикиваю ее имя, не громко, но достаточно резко, чтобы привлечь ее внимание, и она оборачивается, ее глаза расширяются с таким ощутимым облегчением, что я чувствую скручивающую боль в груди, которую не могу вспомнить, испытывал ли я раньше. Я никогда не представлял, что увижу, как Лидия Петрова смотрит на меня так, как будто я ее спаситель, как будто я единственный человек на Земле, которого она хотела видеть больше, чем кого-либо другого.
Мне это нравится гораздо больше, чем следовало бы.
— Ты замерзнешь до смерти. — Я хватаю ее за плечи, подталкивая к машине. — Твое пальто? Перчатки?
— У Гриши, — хрипло произносит она губами, которые, вероятно, уже онемели. Она холодная на ощупь, и я как можно быстрее сажаю ее в машину, открываю дверь и помогаю ей сесть на пассажирское сиденье. В тот момент, когда я возвращаюсь в водительское отделение, я смотрю на нее, оценивая острым взглядом. Насколько я вижу, видимых повреждений нет, но это не обязательно что-то значит.
— Что случилось? — Спрашиваю я, выезжая на проезжую часть и поворачивая обратно к отелю. — Что он с тобой сделал, Лидия? Ты сильно пострадала?
— Я не… — она дрожит, протягивая руку, чтобы включить разогрев. Ее зубы все еще стучат. — Он ничего мне не сделал. Ну, он пытался, но…
Я в замешательстве смотрю на нее.
— Что ты имеешь в виду? Что он пытался сделать? Был ли он вооружен? Он что-то заметил?
— Нет, он… он начал приставать ко мне. Он скользил руками вверх по моим ногам, целовал мою шею, ухо, и я…
Требуется больше усилий, чем мне хотелось бы, чтобы игнорировать раскаленную добела стрелу ревности, которая пронзает меня при мысли о Грише между ног Лидии, его руках на ее бедрах, его рте на ее шее, не то, чтобы я вообще должен испытывать ревность. Для этого нет причин.
Но за ревностью скрывается и вспышка гнева, на этот раз по отношению к Лидии.
— Я не понимаю, — говорю я кратко. — Ты должна была возродить ваши отношения. Ты знаешь, что это также означало секс. Ты трахалась с ним раньше, верно?
Лидия молчит, когда мы подъезжаем к отелю. Я ставлю машину на стоянку и жду парковщика, свирепо глядя на нее.
— Верно?
Она прикусывает нижнюю губу.
— Да, — тихо бормочет она, и вот оно снова, этот горячий пульс ревности в моих венах.
Я хочу отрезать ему пальцы за то, что он когда-либо прикасался к ней. Скормить ему его собственные яйца за…
Соберись, Волков.
— И тебе это нравилось раньше? — Черт, я не хочу этого знать. Образ Гриши, прикасающегося к ней, трахающего ее, достаточно плох, но образ Лидии, которая наслаждается этим, ее голова откинута назад от удовольствия, рот открыт, стоны вырываются, наполняя воздух…
Это делает меня кровожадным.
Она с трудом сглатывает, и тут раздается стук в мое окно. Это парковщик, и я натягиваю на лицо приятную улыбку, выходя из машины.
— Позволь мне просто помочь моей жене выбраться, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — И это все твое.
— Я сожалею, что сказала, что мы женаты, — шипит Лидия, когда я хватаю ее за локоть и вытаскиваю из машины, теперь вполне уверенный, что она невредима.
— Ты еще о многом пожалеешь, прежде чем закончится сегодняшний вечер, — уверяю я ее. — Не говори ни слова, пока мы не окажемся наверху.
К ее чести, она молчит, пока мы не подходим к лифту. Мы одни внутри, и я чувствую, как напряжение возрастает на ступеньку, когда Лидия поворачивается ко мне лицом, обхватив себя руками, как будто ей все еще холодно.
— Я пыталась, Левин, — говорит она дрожащим голосом, и что-то в том, что я слышу свое имя, произнесенное таким тоном, пронзает меня насквозь.
Но я игнорирую это, потому что я должен.
— Ты не ответила на мой вопрос в машине. Тебе нравилось? Гриша трахал тебя раньше? Я свирепо смотрю на нее. — Ответь мне, Лидия.
Ее щеки пылают, но она все равно вздергивает подбородок, свирепо глядя на меня.
— Да, — наконец говорит она. — Мне действительно нравилось. В этом нет ничего плохого, он был моим парнем, и я не знала… так что, если ты собираешься стыдить меня за
