— А так как дневной свет давно весь вышел, сегодня ты останешься у меня.
— Гришенька… Давай еще не сегодня, а? Скоро, обещаю. Давай ты сегодня меня отвезешь? Или можно такси вызвать…
Гриша молча кивнул и начал одеваться. Обиделся. Глупо, конечно. Да что там — ужасная глупость. Варька — взрослый человек, все понимает и, разумеется, не думает осуждать. Да и не только в Варьке дело, если уж совсем честно. Поехать во Владимир — это пожалуйста. Вообще — любое путешествие. А вот такая ночевка ни с того ни с сего — это что-то вроде декларации о намерениях. И Варьке — сигнал в этом духе. И потом, где тут граница? Если я ночую у него сегодня, то почему не завтра и не послезавтра? Примерно так. Катя все еще не была готова. Очень свою независимость ценила.
Еще со двора увидела в окнах свет и обрадовалась: Варька дома. Очень ясно представила: сидит на кухне, пьет чай и читает, накручивая прядь волос на палец — такая привычка, с детства. Так и оказалось. Катя налила себе чаю и присела рядом. Варька отложила книжку, сидели на кухне, пили чай, болтали о разных разностях. Вдруг Варька рассказала: Антон помогал проводить соцопрос, что-то вроде практики, там был вопрос об отношении к советской власти. Выяснилось, что какой-то огромный процент населения по ней скучает. Ничего нового в этой информации не было, обычно Катя старалась пропускать такое мимо ушей, но тут ее почему-то разобрало.
— Славные, милые люди! Я вот чего не могу понять. Ну хорошо — свобода их не волнует, на это им наплевать. Ладно, пускай. Но по чему именно они скучают, вот что мне хотелось бы знать. По очередям километровым? По прилавкам с морской капустой, от пола до потолка? Представляешь: магазин, а там — морская капуста, штабелями, и больше ничего. Говорят, полезно, но все-таки — на любителя. А в сортире — газета резаная вместо туалетной бумаги. Атлантида, мать их. Ничего ведь не помнят — только что были моложе и что у них… ну в общем, ладно.
— Стоял, — хихикая, закончила Варя. — Это точно. — И добавила, вдруг посерьезнев, совсем другим тоном: — Мам, а вот ты в последнее время часто фотографии смотришь, вспоминаешь… Это ведь тоже, в каком-то смысле… Может, у тебя кризис?
— Кризис у меня, наверное, есть, — согласилась Катя. — Как же без кризиса? Но вот эти фотографии и эти воспоминания — это совсем не то, поверь мне. Я тебе как-нибудь потом объясню.
«Если эта идиотская история когда-нибудь кончится, — думала она, ложась спать, — я попробую объяснить тебе, что я совсем не собиралась оживлять эту мумию, этого Франкенштейна. Это сделалось помимо меня и, в общем, против моей воли. Конечно, прошлое никуда не девается, все мы родом из детства и так далее и тому подобное, но когда оно так бесцеремонно вторгается в настоящее, вот это уже просто черт знает что. Вплоть до машины, которая на тебя наезжает, потому что когда-то, сто лет назад… — что? То-то и оно, что неизвестно что. Это-то я и пытаюсь понять и никак не могу».
Совсем не помешал бы хоть какой-нибудь план, но где ж его взять. Значит, придется без плана. Позвонить Лерке, узнать телефон Машиного отца. Катя задумалась: как объяснить, зачем он ей понадобился? Ввести Леру полностью в курс дела? Пока она соображала, стоит это делать или не стоит, позвонил не кто иной, как Маша. Так она, собственно, и сказала в тот раз: позвоню сама.
— Ну что, Кать? — начала она с места в карьер. — Поговорили с Мирелой?
— Поговорили, — сказала Катя. — Я хотела тебя спросить…
— Погоди, — перебила Маша. — Давай не по телефону, а? Давай лучше встретимся и обсудим все в спокойной обстановке. Может, заедешь?
— Далековато, Маш.
Катя испытала прилив легкого раздражения. Как она себе это представляет? Что я в любой момент брошу все и понесусь во Владимир? Перевод и так из-за всех этих дел двигался в два раза медленнее, чем предполагалось.
— До Кузьминок-то? Ладно тебе!
— Ты в Москве? — удивилась Катя.
— Да, я приехала отца навестить… и еще тут дела всякие.
— Это другое дело, — сказала Катя. — Тогда — конечно.
Дверь открыл худой сутулый старик в спортивных штанах и махровом халате. От него отчетливо пахло спиртным.
— К Маше? — спросил он, пристально оглядывая Катю с головы до ног. — Вон туда проходите.
Сам он пошел следом и попытался нырнуть в комнату вместе с ней, но Маша встала в дверях, загородив вход.
— Папа, нам надо поговорить.
Старик посмотрел с неудовольствием, но послушался и ушел.
— Я тут заранее все сюда принесла, в свою комнату. — Маша показала на чашки и включенный в сеть чайник. — А то будет каждую секунду соваться, не даст покоя. Давай налью.
— Спасибо.
Катя взяла чашку и устроилась в низком кресле. Маша села напротив.
— Ну, рассказывай.
— Я говорила с Мирелой… — медленно начала Катя.
— Ну и?
— Она говорит, что ничего этого не было. Ни в ту ночь, ни вообще. Никогда между ней и Гариком ничего не было.
— И ты ей, конечно, поверила? — Маша как-то странно скривилась.
— Погоди, — отмахнулась Катя. — Тут другое… Так вышло, что я поговорила еще кое с кем… С несколькими людьми. С двумя то есть. Они оба говорят одно и то же. Что видели тебя той ночью в сарайчике…
Маша отставила чашку и сцепила руки на коленях. Катя молчала и ждала ответа, давая ей собраться с мыслями. Прошло секунд тридцать.
— Маш? — не выдержала Катя. — Это правда?
— У тебя ж, ты говоришь, два свидетеля, — Маша принялась хрустеть пальцами, не расцепляя рук.
— Хочешь поговорить об этом?
— Хочу! — это неожиданно прозвучало почти как вскрик.
В ту же секунду раздался стук в дверь.
— Маш, ты чего там?
— Иди-иди, все в порядке.
Катя откинулась на спинку кресла и стала ждать дальше.
— Вася не виноват, — вдруг сообщила Маша. — Он из лучших побуждений, по доброте душевной. Жалел меня. Что ты все одна да одна? А я за ним, как хвост, как
