к груди, опустить медленно. Очень медленно. Отталкиваясь руками от тела. Вернуться осторожно, поворачивая корпус вправо. Затем влево. Согнуть колено.
Джек наблюдал за нами, скрестив руки на груди и широко улыбаясь. Когда я повернулась влево и глянула на него через плечо, он показал мне большой палец.
Солнце освещало его со спины, и я чувствовала невероятное умиротворение.
Глава тридцать шестая
Джек
Это могло бы стать идеальным фото.
ЛАКИ НАХОДИТ СЕБЯ
Золотой час. Лаки, окруженная дюжиной пожилых дам в спортивных костюмах. Она была на голову выше всех. И так грациозна в своих движениях, как будто занималась этим всю жизнь.
То, как она включилась в это – быстро и естественно, – сделало очевидным, что она родилась с даром к движению. Она чувствовала себя совершенно комфортно в своем теле. Это был инструмент, который она тонко настроила за многие часы работы.
Когда свет озарил Лаки, что-то вспыхнуло у меня в голове. Тонкая настройка? Мой отец этого не сделал.
Пару лет назад, когда я искал баскетбольный мяч в нашем гараже в Лос-Анджелесе, я наткнулся на стопку литературных журналов, пылившихся в углу. На обложке верхнего была черно-белая фотография искривленного дерева, так что я открыл и пролистал журнал. У одной страницы был загнут уголок. Это был разворот с коротким рассказом под названием «Пожар в долине». Автор Кэмерон Лим. Мой папа. Я сел на пыльный бетонный пол и прочитал его, пораженный мощной, свободной прозой. Я часами сидел там, читая все его рассказы, опубликованные в этой кипе журналов.
Как и Лаки, мой отец родился с природными способностями. Это было не только писательское мастерство, но и наблюдательность человека, который всегда изучал людей и то, как они работают. Как я. Только я это делал через объектив камеры.
Я всегда знал, что мой папа – писатель, но раньше не понимал уровень его таланта. Когда я заговорил с ним об этом в тот день за ужином, он отмахнулся. «О, это в прошлом». И когда я сидел там, в этой огромной столовой, глядя на него, с перекинутым через плечо галстуком, набрасывающимся на еду, я почувствовал, как у меня все сжалось внутри. Я видел себя через тридцать лет, и моего ребенка, разглядывающего мои старые фото. Забытая история, совершенно не относящаяся к тому, кем я стал.
Лаки? У нее тоже был дар. Но она работала с ним. Очень усердно. Она была той, кто взял свой талант и сделал его своим будущим.
Она была тем, кто бросился в группу незнакомцев, чтобы попробовать что-то новое. Зная, что может облажаться. Но все равно сделала это, потому что она будет заниматься чем-то, пока не станет в этом лучше. В тот момент я почти до боли восхищался ей.
Я должен был сделать ее фото, когда она занималась тай-чи. Кадр был бы как из кино. Но я решил сохранить это воспоминание для себя. Запереть его в голове, чтобы любоваться им и через много дней, и через много лет с этого дня. Вынимать и прокручивать его в голове, вспоминая прохладный ветер и тепло, излучаемое ее улыбкой.
Мой телефон в кармане зажужжал сообщением. Тревор. «Надеюсь, ты сделал снимок на закате. Отведи ее к гавани».
Я должен был почувствовать самодовольство, я ведь уже сделал это, и значит, у меня было чутье на верные фото, верную историю.
Но сообщение Тревора я получил, наблюдая за Лаки, как она, закрыв глаза, двигалась в такт музыке, чувствуя умиротворение в этом сложном мире.
И впервые засомневался в том, что делаю. Засомневался во всем.
Глава тридцать седьмая
Лаки
– Осторожно, – предупредил Джек, когда я ступила на красивую старую парусную лодку.
Мы пришли к заливу Виктория, как раз когда солнце садилось, вода отливала золотым и оранжевым.
Джек помог мне забраться в старую джонку, переоборудованную для туристов. На лодке уже было несколько человек, я оглянулась, снова переживая из-за того, что меня могут узнать. Но большинство делали фото потрясающих видов, не обращая на нас внимания.
Лодкой управляла дама, выглядевшая старой, как время, но обладавшая задором и энергией подростка.
– Neih hou, Джек, – поприветствовала она, когда мы взошли на борт.
– Neih hou, dím a? – спросил Джек, передавая пару купюр кому-то из экипажа, молодому парню, собиравшему плату за переправу.
Она широко улыбнулась, ее загорелая кожа растянулась, чтобы вместить ее широкую улыбку.
– Hóu hóu, – ответила она. Затем взглянула на меня и сказала Джеку что-то на кантонском диалекте. Джек поднял руки и рассмеялся в ответ.
Она усмехнулась, заводя двигатель. Прихватив пару мягких кресел, мы поднялись на верхнюю палубу, откуда открывался великолепный вид.
– Я не знала, что ты говоришь на кантонском диалекте, – сказала я, когда Джек сел рядом.
– Не так уж хорошо, – ответил он. – Большинство тут говорят по-английски, но мне нравится делать приятное миссис, она – единственный перевозчик, у которого меня не укачивает.
– Поверить не могу, что ты поднимаешься на борт второй раз за день, – сказала я, закрыв глаза и чувствуя ветер на своих щеках.
– Я должен был показать тебе весь Гонконг, – ответил он. Когда я открыла глаза, он смотрел на меня со странным выражением. Он собирался поцеловать меня?
Кстати, как много времени должно проходить между поцелуями?
Но этого не случилось. Мы сидели молча, он смотрел на меня, было слышно, как волны бьют о борт ритмично и убаюкивающе.
– Что? – спросила я, когда прошло еще несколько секунд без поцелуя.
– Ты была хороша там в тай-чи, – наконец сказал он, его губы изогнулись в улыбке.
Я рассмеялась.
– Спасибо.
– Ты много в чем хороша.
Солнце почти совсем ушло, но эти слова меня согрели.
– Да, я хороша в еде и тай-чи, – меня смущало его внимание. Его пристальное внимание. Оно нервировало, но в то же время невероятно мне льстило. Это был тот тип внимания, к которому я должна была привыкнуть как знаменитость, но которое казалось абсолютно новым, когда исходило от парня, которого я поцеловала и с которым целый день гуляла, держась за руки. Мне казалось, так должны выглядеть настоящие отношения.
Я поняла, как это походило на наркотик. Опьяняющий и всеохватывающий. Последние пару часов я парила в этом чувстве.
– Ты
