Книга Кайкен - Жан-Кристоф Гранже

Он мог бы, как обычно, принять душ у себя в подвале, но не хотел оставлять детей одних и воспользовался ванной Наоко на втором этаже.

Оставив Диего сторожить у дверей детской, Пассан решился войти в спальню бывшей жены. Пять лет они спали здесь вместе, но теперь ею владела одна Наоко, и сейчас комната выглядела более японской, чем прежде. Наоко не стала развешивать по стенам гравюры и набивать шкафы кимоно. Вовсе нет.

Все было куда тоньше. Куда неуловимее.

Красное стеганое одеяло, золотисто-коричневые подушки, оранжевый ковер. Наоко обожала яркие цвета, а парижский дресс-код «Все в черном!» считала оскорблением жизни, мрачным бременем, подавляющим людей и духов. Живые краски поддерживали таинственную связь с Востоком. Здесь чувствовалась какая-то упорядоченность и сдержанность, напоминавшая о Японии, неуловимая гармония, при которой ни один квадратный миллиметр не был потерян или упущен — нечто вроде врожденной учтивости к местам и вещам…

Пассан присел на край футона и безотчетно выдвинул ящик прикроватного столика. Кайкен лежал там, в своих черных ножнах из хлебного дерева. Ничего удивительного, что Наоко не взяла кайкен с собой, — она никогда не любила этот подарок, символ насилия и фанатизма старой Японии.

Но странно, что она забыла свою «сонную шкатулку», где хранился набор для здорового сна: повязка на глаза вроде тех, что раздают в самолетах, беруши, датчик влажности (она не могла спать при влажности ниже сорока процентов), компас (изголовье кровати должно быть повернуто строго на восток), глазные капли для снятия напряжения…

Шкатулка с ее содержимым выражала основную черту личности Наоко. Японка с педантичной дотошностью стремилась к крепкому сну, здоровой пище и правильному дыханию. Никогда не расставалась с увлажнителем, уверяя, что парижский воздух слишком сухой. Питалась необычными продуктами: водорослями, злаками, желе, якобы нормализующими пищеварительную систему. Даже купила себе часы-датчик кровообращения, они будили ее в самый спокойный момент циркадного цикла. Все это не имело ничего общего с банальным эгоизмом или даже погоней за комфортом — Наоко просто стремилась жить в гармонии с миром. Как это ни парадоксально, но, уважая законы природы, к себе самой она прислушивалась весьма умеренно. Она жаждала как можно полнее раствориться во Вселенной.

Он проверил мобильный — эсэмэсок не было. Одинокий вечер тяготил. Пассан встал и вошел в ванную — храм Наоко. Помещение было разделено на две части. В первой, отделанной плиткой, находились современный умывальник и душевая кабинка. Во второй, целиком обшитой сосной, с одной стороны был установлен прямоугольный бак с высокими стенками, а с другой имелась душевая насадка, которой следовало пользоваться, сидя на кедровом табурете.

Он повернулся к полкам и взглянул на щетки для волос. Китагава Утамаро, величайший художник восемнадцатого века, усиливал черноту волос, накладывая на свои творения второй слой туши. Волосы Наоко были достойны этих гравюр. Они отличались такой насыщенной, такой полной чернотой, что казалось, будто кисть самой природы дважды прошлась по ним, оттеняя их густоту.

Наоко оставила и свои косметические средства, кремы, расставленные по линейке. Пальцы Пассана коснулись флаконов и пульверизаторов с той же опаской, с какой он заглядывал в стенные шкафы. Чтобы позлить своих подружек, Оливье уверял, будто Наоко на сто процентов натуральная, но на самом деле он в жизни не видел никого, кто бы использовал столько бальзамов, молочка, сывороток, гелей. В таких масштабах это скорее напоминало языческий культ, обряд поклонения.

Пассана это завораживало. Он воспринимал Наоко как высшую ступень искусственности. Она была словно произведение искусства, созданное ею самой. Ему вспоминалось начало фильма Кэндзи Мидзогути «Пять женщин вокруг Утамаро», романизированной биографии художника. Величественные женщины с абсолютно белыми лицами и высокими традиционными прическами, в кимоно с переливчатыми узорами, торжественно выступали под зонтиками из промасленной бумаги, которые держали над ними мужчины, казавшиеся их рабами. Само это зрелище поражало своей красотой.

Это уже немало. Но и далеко не все. В правильном ритме они проделывали странные танцевальные па. Правой ногой медленно обрисовывали на земле дугу, демонстрируя двадцатисантиметровые деревянные сандалии, подгибая при этом вторую ногу. Затем, после короткой паузы, все повторялось. Женственные циркули, очерчивающие таинственные кривые по расчетам, что порождены неведомой феерией…

Зачарованный Пассан показал эти кадры Наоко, чтобы узнать, кто такие эти небесные феи и какая традиция здесь представлена.

— Это шлюхи, — рассеянно бросила Наоко в ответ. — Ойран из квартала Ёсивара.

Пассан стойко перенес этот удар, решив, что в стране, где у куртизанок больше изящества, чем у любой западной принцессы, в стране, где женские половые органы обозначают выражением «там, внизу» и где о бисексуале говорят, что у него «два меча», хорошо заниматься любовью.

Он разделся, положил пистолет на край раковины и встал под душ. Зажмурился под струями воды. На какой-то краткий миг ему полегчало, он даже стал тихонько напевать. Но шум воды отгораживал от внешнего мира, и это ему не нравилось. Окутанный паром, энергично намыливаясь, он решил побыстрее закончить с мытьем и устроиться на ночь на матрасе перед дверью детской.

Он переночует вместе с Диего. Они будут как два сторожевых пса, стерегущих детский сон.

Вдруг он открыл глаза. Его окружало розовое облако пара, грудь была покрыта красными брызгами, у ног пенилась мутная лужа. Он поднял голову и обнаружил, что по керамической плитке стекают кровавые ручейки.

Он ранен. Господи! Он исходит кровью. Стоя под душем, Пассан ощупал и осмотрел себя, проверил промежность. Ничего. И все же самая настоящая кровь стекала по стенам, сбиваясь на полу в омерзительную пену.