такого, чтобы еще кого-то усыпить.
— Мы примем бой, — сказала Луша. Ее плечи были расслаблены, а рот похож на молодой месяц. Очень красивый рот.
И он выкрикивал Кощею, что был с отрядом, очень некрасивые и обидные вещи.
Красавец спешился. Его левый глаз больше не был прикрыт повязкой. И Василий понял, что тот маскировал глаз вовсе не из-за фингала, поставленного гравием. Если правый глаз Кощея отсвечивал живой чернотой — как у крупной птицы, то левый был затянут бельмом. Толстым, голубовато-желтым, жутким. Словно Кощей мог легко заглядывать в оба мира сразу.
Он сплюнул под ноги и очень картинно потянул из ножен меч.
Василия всегда удивляло в компьютерных игрушка и некоторых книжках, зачем воины спешиваются для боя. Ведь куда эффективнее верхом: ударил конской грудью, стоптал, проехал еще раз для верности. Ну, вдруг враг увернется — гений ловкости восьмидесятого уровня. Так повернуться и повторить.
Принять коня на пику — так это надо силищу иметь, присесть, упираясь в землю древком и выставив наискось наконечник. И это ж какие железные нервы нужны, чтобы деру не дать, когда на тебя несется полутонная туша боевого коня.
Обычно в бою рассуждать некогда. Но бой-то еще не начался! Да и Василий уж очень сильно удивился. Сам бы он с такой зверюги цопнул Лушу за шиворот и увез! А весь внутренний этот монолог — потому что ему очень страшно. И Лушу не увезти, и боя не избежать. А еще он устал. Испелся весь.
Василий стоял на разъехавшихся лапах, с понуренной башкой, хвост опустился, слюна капала из угла рта. В Кощеевом войске гнусно зареготали.
И тогда Луша взвилась в воздух.
Перепрыгнула через Кощея, проехалась спиной по его спине. Толкнула под колени. И сиганула на конь. Поймала удила, обхватила бока коленями, не давая себя сбросить. Протестующий вороной встал свечкой, крутясь вокруг себя и молотя воздух копытами. Передние ряды Кощеева войска отшатнулись, давя на задних. Самому Кощею не прилетело в голову лишь потому, что он позорно растянулся на сырой земле.
Баюн, бросив болтать сам с собой, прыгнул ему на руку с арбалетом и растерзал ремешок. А волк метким ударом задней ноги отшвырнул тайное оружие. Кощей, вскочил, рыча от боли. И мечом замахнулся на волка. Василий, как на гладиаторской арене, вскочил злыдню на голову.
«Ты слабее врага? Бей в уязвимые места! — словно в тренировочном ролике с ютуба, вещал голос в голове. — Глаза, уши, шея, между ног… Сделай его слепым и глухим! Рви, куда можешь дотянуться. Стисни зубы. Не выпускай!»
Железных колпаков на Кощее не было. Можно было разойтись во всю мощь.
Момент замешательства в Кощеевом войске из-за поверженного командира Луша использовала как следует. Краем глаза Василий увидел, как она несется вдоль строя, рубя приспущенные копья, и в седую траву падают наконечники — отсеченные змеиные головы. Не способные теперь причинить вред.
Не добрая, стеснительная барышня Луша, единственный участковый детектив Вертлюжина.
Яга приговорила, что она — богатырка Синеглазка, и слово сделалось явью.
Направо мечом махнет — станет улочка, налево — переулочек. Как в сказке.
Волк тоже не сидел на попе ровно. Вернее, сидел-то он ровно, но подняв к небу морду, выл. От этого воя уши Василия прижимались к голове, в животе ёкало и лапы делались деревянными. Еще он успел заметить, что глаза у волка теперь не голубые, а желтые — два яростных огня. И что навстречу этим огням от реки и леса спешат п а рные такие же. И вой, сплетаясь и усиливаясь, вибрирует в воздухе, ломая волю Кощеева войска.
Мертвяки нервничали. Озирались, дергали головами. Дрожали в руках мечи. Кони вовсе сдались первыми. Гоготали, вставали дыбом. А когда волки пошли в атаку — половина их прянула в разные стороны, унося беспомощных всадников и топча своих.
И тут Василий увидел, как Кощей встает.
Льющаяся кровь высыхала, царапины покрывались свежей кожицей. И только нога оставалась кривой, а морда перекошенной. И глазом с бельмом он кого-то упорно искал. Хотя странно — ничего же не видно через бельмо!
Василий понял, кто нужен Кощею, и шерсть на загривке встала дыбом. Он яростно прыгнул. Повалил злодея и снова терзал зубами и когтями, не выпуская ни на минуту.
— Вася, будет! Хватит! Он мертвый уже.
И тут Кощей поднялся в третий раз.
Он стоял на коленях, рукой упираясь в землю, и сплевывая кровь, смотрел на Лушу поверх Василия. Он уже не пробовал ее очаровать. Только убить.
Баюн встал между ними.
Пламя Кощеева глаза, как пожар самоуправы, жгло Василия изнутри. Было очень страшно. Больно. И очень хотелось убежать.
— Игла!!! Игла…
Он уже не увидел, как Луша выхватывает иголку и ломает напополам.
…я пленен сладострастьем полета
На осколке взорвавшейся жизни!
Концерт закончился. Люди расходились и разъезжались, растворяясь в августовском вечере.
Василий успел вскочить на заднюю площадку отходящего троллейбуса и встал у окна, взявшись за поручень. Он глядел, как уплывает назад знакомый до последнего светофора город с его домами, липами и каштанами, телевышкой и густым потоком машин.
В салоне витал запах резины и летней пыли.
Задумавшись, Василий не сразу осознал, что видит. Но сердце дернулось, а руки вспотели. Он вытер их о рубашку и, стиснув поручень, уперся лбом в стекло.
Серый волк несся за троллейбусом, по-собачьи свесив язык. Уши и хвост сдувало встречным ветром. Транспорт шарахался и сигналил.
Василий стал, хватаясь за поручни и поминутно извиняясь за отдавленные ноги, проталкиваться к водителю. Застучал в кабину:
— Браток! Выпусти! Край надо!
С шипением раздвинулись двери. Синеглазый волк накинулся на Василия, стал ставить лапы на плечи и облизывать лицо.
— Ах ты зараза! — обнимал его Василий. — Ты от нее⁈ От нее?..
Волк шумно, жарко дышал.
Приглашающе вильнул хвостом и потрусил в путаницу городских переулков, пахнущих нагретой резиной, дизелем и травой.
Здесь не было высоток. Дома в два этажа, не больше. Музыка лилась из окон, на которых цвели герани. Шуршали сорняки. Смачно шмякались на асфальт яблоки с перевесившихся через заборы веток.
И волк все оглядывался на Василия — не отстает ли.
А когда уже почти стемнело, столб света от фары проехался по стенам домов и дорожному покрытию. Голубой мотоцикл с коляской лихо затормозил. И Василий поймал и обнял Лушу, прижимая к себе и утыкаясь подбородком в пушистое темя.
Эпилог
Свадьба — будет!
Никогда Василий не думал, что станет жениться. Толпы поклонниц представлял,
