«Стоявший в Луге гарнизон по своей революционной инициативе задерживал все двигающиеся на столицу войска, разоружая их или поворачивая обратно. Двадцать тысяч штыков и сабель были наготове и преграждали контрреволюции путь на Петербург. Двадцать батарей различного калибра были готовы по первому сигналу смести с лица земли любую часть, осмеливающуюся сопротивляться революционной воле солдат лужского гарнизона. Добравшиеся другими путями просто перешли на сторону петроградских рабочих и солдат». Но и этого «просто» не было: головные эшелоны (Тарутинский полк), дошедшие до назначения на ст. Александровская, сохраняли свою «лояльность» до последнего момента и распоряжением военной власти были возвращены на фронт, в Двинск, окружным путем, дабы избежать возможного «конфликта» с лужским гарнизоном105.
Что же касается эшелона с георгиевскими кавалерами, прибывшими в Царское под непосредственным водительством Иванова, то при описании перипетий, с ним бывших, по-видимому, наиболее правильным было бы следовать за показаниями в Чр. Сл. Ком. самого «диктатора». Его простое, безыскусственное повествование (правда, стенограмма довольно невразумительна) не вступает, по крайней мере, в непримиримую коллизию с фактами, как это происходит с другими версиями. Прибыв в Царское Село, Иванов побывал во дворце106, выяснил, что царская семья под надежной охраной, и в это время получил сообщение, что к вокзалу идет с пулеметами и тяжелой батареей батальон первого гвардейского сводного полка… «Что же бой разводить? Я очень хорошо понимал, что если дойдет толпа, то тысячи уложишь». Оставаться в Царском не было цели, хотя выходило, «как будто удираю». Иванов решил с одобрения «всех окружающих» вывести батальон на ст. Вырицу в целях избежать возможных столкновений… В революционной литературе отход Иванова и представляется в виде «бегства» диктатора из Царского Села, вследствие ненадежности Георгиевского батальона. Основано это заключение отчасти на данных, приведенных в сводной работе Блока и цитируемых во всех последующих работах. Батальон объявил себя «нейтральным», имеющим целью «охрану личности Царя», а командир георгиевцев, ген. Пожарский, заявил, что его солдаты стрелять не будут. Что таково могло быть приблизительно основное настроение георгиевцев, пожалуй, сомневаться не приходится, – сам Иванов показывал, что безоговорочно на войска нельзя было рассчитывать. Но все-таки сведения, почерпнутые Блоком из позднейших показаний солдат и офицеров Георгиевского батальона, проходили через призму следовательского допроса после завершения революции и совершенно естественно окрашивали события в соответствии моменту – этого не следует забывать. Такую же ценность имеет опрос георгиевских кавалеров, произведенный при первом посещении Ставки Керенским в середине месяца. Солдаты ему дружно отвечали, что они не знали, зачем их везут, и, когда узнали, отказались быть усмирителями («Русск. Вед.»). Равным образом, конечно, нельзя признать версию, которую Иванов пытался пустить в оборот после своего ареста в личном письме к военному министру Гучкову 9 апреля: «Раздутая газетами моя поездка, случайно совпавшая с поездкой Георгиевского батальона в район Петрограда, являлась и для меня, и для батальона следованием к месту нового назначения и отнюдь не преследовала каких-либо карательных целей»107. В показаниях перед Чр. Сл. Ком. Иванов пытался лишь обосновать свое решение, принятое будто бы еще в Пскове и одобренное Царем, не вводить войска в Петербург для того, чтобы избежать «междоусобицы и кровопролития»: «Если войска верны, то можно (я буду прямо говорить) десятки тысяч уложить… Я буду так поступать, а в это время Государь объявит об ответственном министерстве»… «Затем, если войска не верны, то (извините за выражение) лезть будет глупо».
Если бы решение, о котором говорил Иванов, и не было заранее принято, обстановка, с которой встретился «диктатор», должна была побудить его занять выжидательную позицию, – его маленький отряд сам по себе до подхода воинских частей с фронта, понятно, не мог прибегнуть к решительным мерам. Когда в Петербурге узнали о продвижении ивановских эшелонов, отсюда к нему выехали в тот же вечер 1-го «по уполномочию от управления ген. штаба» полк. Доманевский и подп. Тилле, и «диктатор» был осведомлен о столичных событиях. Остается неясным, была ли организована эта поездка по инициативе или с согласия думского комитета, но явно цели ее были направлены к тому, чтобы удержать Иванова от каких-либо активных действий. Мне лично Гучков говорил, что он, в порядке одиночном, ходил к ген. Занкевичу в штаб, спрашивал, что тот будет делать? Занкевич ответил, что будет ждать Иванова. Очевидно, соответствующее воздействие было оказано108. В письменном докладе, представленном Иванову и напечатанном в воспоминаниях коменданта Таврического дворца полк. Перетца (что подтверждает участие в деле посылки по крайней мере представителей военной комиссии, находившихся уже в контакте со старым штабом109), Доманевский указывал Иванову, что «вооруженная борьба с восставшими только осложнит и ухудшит положение» и что легче восстановить порядок соглашением с Временным правительством; Доманевский говорил, что среди «самих восставших обозначалось два совершенно определенных течения: одни примкнули к думскому выборному Временному правительству, другие поддерживали Совет Р.Д. Первые оставались верными монархическому принципу, желая лишь некоторых реформ, стремились к скорейшей ликвидации беспорядков с тем, чтобы продолжать войну, вторые искали крайних результатов и конца войны…»
В ночь с 1-го на 2-е, еще до отъезда из Царского (в 1 ч. 15 мин.), Иванову была доставлена телеграмма Алексеева, посланная ему вдогонку 28-го. «Частные сведения говорят, – телеграфировал нач. верх. штаба, – что 28 февраля в Петрограде наступило полное спокойствие… Войска, примкнувшие к Временному правительству в полном составе, приводятся в порядок. Временное правительство под председательством Родзянко, заседая в Государственной Думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о незыблемости монархического начала110 в России, о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства. Жду с нетерпением приезда Его Вел., чтобы представить ему все изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших действий. Переговоры приведут к умиротворению, чтобы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу… Воззвание нового министра путей сообщения Бубликова к железнодорожникам мною получено кружным путем, зовет к усиленной работе всех, дабы наладить расстроенный транспорт. Доложил все это Е. В. и убежден, что дело можно привести мирно к хорошему концу, который укрепит Россию»… Наконец, Иванов получил посланную Царем телеграмму под влиянием разговора с Рузским и настойчивых телеграфных указаний Алексеева на то, что работой с думскими деятелями можно остановить «всеобщий развал»… Телеграмма была помечена временем 0.20 мин. второго и гласила: «Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать».
Итак,
