нашу деревню новые времена. Ослабел совхоз, поля запустели без хлебов, заросли сорняком. Стали те поля под новые дачи продавать, появились богатые новосёлы, строиться начали.
Тут уж дяде Ване работы привалило. Каждый хозяин свою воду хотел, собственную скважину. А где копать? Вот Водоноса и приглашали. Ему бы радоваться, но он переживал, печалился:
– Нельзя такие дыры глубокие в земле дырявить. Ключ, он сам к людям тянется, из земли на волю. А это – не дело, беда для рудницы нашей. Да разве ж поймут они?
«Они» дяде Ване не нравились.
– Денег много, гонору много, а к земле, к людя́м уважения – ни на вот столько. – И дядя Ваня показывал кончик ногтя.
Но всё равно работал, искал воду.
– Без меня они такого накопают… Все поплывём! Уж я лучше пригляжу сам.
Так и ходили они вместе со старой Томкой по новым хозяевам.
* * *
Приехала я поздней весной в деревню. Всю зиму не была, соскучилась.
Разобрала вещи, печь затопила, пошла к соседке наведаться. Захожу в сени, смотрю: она тряпкой по полу возит, в таз отжимает.
– Здравствуй, – говорю, – может, не вовремя я? Уборка, пол моешь?
– Какое уборка! – отмахнулась она. – За Водоносом вон лужу подтираю.
– За дядей Ваней?
– За ним, за ним.
Она разогнулась, откинула со лба сбившиеся пряди волос:
– Вот так у нас теперь. Прямо беда.
– Что ж это он? Он ведь всегда…
– Да вот было – всегда, а теперь уж не знаем, как будет. Покачнулся наш Водонос. Покачнулся.
– С тётей Надей, что ли, что? – испугалась я.
– Нет, она, слава Богу, здорова. Томка у него сдохла.
Соседка вздохнула. Бросила тряпку в таз, отёрла о передник руки.
– Без Томки наш Водонос совсем другой стал. И носит не так, и ставит косо. Мы уж молчим, жалеем. Может, наладится.
Но дядя Ваня всё больше и больше разлаживался.
* * *
Весна пролила луга дождями, в июле травы на луговинах вдоль реки встали густые.
Потом пришла сушь. Нет и нет дождя. Оно для лугов и неплохо, трава стоит ровно, под солнцем вызревает. Да тоже мера нужна, ведь посохнуть может. А главное, боялись мужики урагана.
Деревня наша по своему местоположению особенная – очень высоко на горе стоит. Так вот, в такие лета, когда засуха бывала, потом на деревню не то что ливень – ураган налетал.
В ураган поваляет всю траву по низам вдоль реки. А ещё того хуже: разольётся река, затопит луговины, погниёт всё… Скотину-то зимой чем кормить? А сколько беды от урагана самой деревне будет – уж лучше и не думать.
Деревенские беспокоились, поглядывали на горизонт, не идут ли тучи. А дожди всё не шли. Значит, жди беды, не миновать бури.
Кто-то уж собирался косить загодя, но старики отговаривали, мол, не вызрела ещё трава, обождать бы.
Пошёл народ к Водоносу, совещаться.
Дядя Ваня, он же и в таких, погодных делах толк знал, чуял, когда буря зайдёт. Как уж он это понимал, неизвестно было, да только не ошибался ни разу.
Водонос вышел на самую середину улицы, на взгорок, встал лицом к западу, к гнилому углу, как его называли. Оттуда, с запада, из-за оврагов и лесов ветра задували, оттуда и тучи на деревню приходили.
Встал… Деревенские сзади полукругом стоят, ждут.
Дядя Ваня щурился, вглядывался в даль. Бормотал: «А кто ж его знает… Не идёт вроде… Али идёт?..»
Потом обернулся и твёрдо сказал:
– На неделе не будет урагана. Обождите с косьбой. Будьте спокойны.
И пошёл в избу. Обычно он посудачит с деревенскими, посмеётся, а тут сразу ушёл. Невесёлый он стал. Всё из-за Томки, деревенские понимали. Тихо разошлись.
* * *
Ураган грянул на следующий день. В полдень кто-то заметил у горизонта тёмную плоскую тучу. На самом деле это и не туча вовсе, а облако из пыли и веток, несомое бешеным ветром.
– Буря, буря идёт! – понеслось по деревне.
Бабы заметались, срывая с верёвок бельё, загоняя скотину. Мужики прятали в дома велосипеды, садовый инструмент. Ураган не то что велосипед, он человека в воздух поднимал.
Выли и лаяли собаки, хлопали запираемые окна.
Потом настала минута страшной тишины.
Яростный ветер налетел одним хлопком, первым же махом сорвав и унеся крышу сарая, того, что стоял на передовой, над оврагом. И понеслось…
Ураган шёл над деревней сплошным коричневым потоком, в котором летели ветки, куски шифера, оконные рамы и плёнка от порушенных парников.
Деревня всей своей плотью припала к земле и мелкой дрожью тряслась под стихией. Дрожало, прижавшись долу, каждое дерево, если удалось ему удержаться корнями. Ничего больше не стояло в деревне, всё полегло, вжавшись в спасительницу-землю. Деревенские отсиживались по погребам.
Всего десять минут воевал ураган. Десять минут погибели.
Потом, как всегда, обвалился на деревню ливень. Народ повылезал из укрытий, люди, как муравьи в разваленном муравейнике, суетливо и старательно засновали туда-сюда, пытаясь уже сразу что-то подправить, собрать, наладить… Куда там! Деревня была порушена знатно.
Таких дров наломала та буря, что первые дни про луговины никто и не вспоминал, не до того было. Знали, что разлилась река, затопило всё напрочь, да разве ж до того… Крыши чинили, парники заново ставили, заборы поднимали.
А бедный дядя Ваня даже на улицу выйти не решался. Со стыда от народу прятался, в доме отсиживался. Даже запил малость.
– Да пойди ты, объясни как есть, – уговаривала его Надя. – Ну, повинись, признайся.
– Да как я им в таком позоре признаюсь?! – вскидывался дядя Ваня. – Ты как это себе представляешь-то? Выйду и скажу: «Простите, граждане, но я – не я, да лошадь не моя!» Так, что ли? Позор… – безнадёжно махал он рукой и уходил в горницу, запирался.
* * *
Однако объясниться с деревенскими пришлось. Не сидеть же сычом в избе, да и дела на улицу гонят.
Пошёл дядя Ваня к автолавке, как уж там народ подсобрался. Купил что надо, встал в сторонке, обождать, пока другие закупятся. Деревенские здоровкались, но особо ничего не спрашивали. Все поняли, что разговор будет с Водоносом, на разговор он пришёл. Народ не расходился, болтали о том о сём, ждали.
Уж как автолавка разворачиваться стала, уезжать собралась, дядя Ваня, прокашлявшись, громко сказал:
– Вы, народ, того… не расходитесь. Дело есть. У меня к вам то есть дело.
Все подошли поближе. Неловко было деревенским, шутка ли, разговор непростой.
Обождав, чтоб машина отпылила и отшумела по просёлку, Водонос достал из кармана штанов платок, вытер вспотевший лоб.
Потом, комкая
