Книга Классная дама - Даниэль Брэйн

Если, наоборот, кто-то сейчас начнет спускаться, то ему будет достаточно нагнать меня и столкнуть, и жандармерия не отыщет доказательств — свалилась неуклюжая классная дама, еще и зашла в запретное место. И тело мое исчезнет через сколько там часов после смерти, и концов уже никто никогда не найдет.

А Калинина и Миловидова? Если все же между смертью одной и падением другой есть связь?

Мне стало душно, хотелось выбраться хотя бы в прохладу академии, чтобы было легче дышать. Я приподняла юбку, сделала несколько шагов вверх и услышала, как где-то открылась дверь.

Прижатой ко рту ладонью я затолкала крик обратно и замерла, а кто-то начал подниматься. Шаги были уверенные, привычные, как у человека, которому давно не в труд ходить по этим лестницам туда-сюда.

— Отец Павел?..

Я расслышала что-то похожее на подтверждение.

— Отец Павел, это я, Софья Сенцова! Поднимитесь сюда, пожалуйста, я хочу вам кое-что показать!

Площадка — лучшее место, и я, кажется, спутала карты тем, кто подстроил мне ловушку. Если я встану на пару ступеней выше этой площадочки, получу небольшое, но преимущество. Спасет оно меня или нет — кто знает.

— Софья Сенцова? — переспросил отец Павел. Судя по голосу, он поднялся уже высоко, и был удивлен, не сказать — изумлен, но одновременно и рад. — Давно не видел вас здесь, давно.

Он появился передо мной на площадке и рассматривал, словно впервые увидел.

— Как Бахтиярова? Слышал, она осуществила свою мечту и ушла после выпуска в сестры?

Я кивнула. Спину свело так, что Софья болезненно морщилась.

— Похвально, что ее стремление было не пустым, — сказал отец Павел, прикрыв глаза. — Игуменья Феодора, тетка ее, много сделала для тех, кто живет в окрестностях ее обители. Чтобы служить Владыке, нужно много сил и добра в сердце.

— Я давно ей не писала, отец, — пристыженно призналась я и сглотнула. Что предпринять прямо сейчас? — Посмотрите…

Отец Павел перевел взгляд следом за моей рукой и нахмурился. Потом провел, как я чуть раньше, пальцем по знаку, посмотрел на меня и сообразил, похоже, в чем дело.

— Алмазова. Шальная девочка, но добрая. Не ругайте ее, Софья Ильинична. Баловство, но ничего дурного в этом нет.

Конечно, он предположил, что мне кто-то сдал мою подопечную, и я пришла разбираться, все просто. Я наконец-то смогла спокойно вдохнуть.

— Это что-то значит, отец Павел?

— Нет… — Он всмотрелся, тоже, как и я, повторил очертания. — Ничего. Крестик поставила, но зачем?

Поставила — или стерла? Или и то, и другое?

— Пойдем, Софья Ильинична, у меня осталось много слоечек, — отец Павел подмигнул мне, — и чай прислали из Робольска. Ох, какие там чаи! Пойдем, не смущайтесь, а помните, как вы ночью с Бахтияровой на покаянии стояли?

Я сразу вспомнила, но Софья решила, что память может мне изменить, а инстинкт самосохранения взбунтоваться и лишить сладкого:

— Нас тогда отправила Мориц. Лично. Мы проказничали на музицировании, играли, не дождавшись учительницу. И не вздумай отказываться от чая, потому что что-то там подозреваешь, у отца Павла прекрасные чаи!

— Где это — Робольск? — спросила я, осторожно ступая за отцом Павлом. Ходить по этим коврам — дело привычки, нужно быть очень внимательной, а Робольск — там ведь дядя Алмазовой? Она писала ему письмо. А про чай я уже знаю, козочка, не переживай. Будет чай.

— Далеко, Софья Ильинична, за Ирмельскими горами, там большая епархия. Дядя Алмазовой, а может, и дед, запамятовал, там служит. У меня в той губернии сестра в обители, балует меня, застрявшего здесь, в туманах и сырости, приветы и посылки шлет, — засмеялся он, и мы уже спустились, отец Павел открыл дверь, и мы оказались в храме. — Пойдем, вспомним старые времена.

Он шутил, конечно, и мне казалось немного странным слышать шутки от священнослужителя, но я ничего не знала о них ни в своем мире, ни тем более в этом. Софья, как я чувствовала, была искренне рада, и я махнула рукой и поддалась ее настроению.

Должна и у меня быть какая-то отдушина в жизни, черт побери, не в храме будет сказано, пусть здесь и в помине нет никаких чертей.

— Так вот, Алмазова, — говорил отец Павел, проворно расставляя чашки и раскладывая слоечки. Мы сидели в небольшой, заставленной книгами комнатке, где стоял сладкий запах свежего меда, а как только отец Павел засыпал чай — запахло еще и пряными травами. Огонек спиртовой горелки облизывал медное донышко чайничка, я вдыхала вкусные ароматы и пыталась расслабиться. — В храм она прибегает часто, я и не удивлен, все детство ее прошло в храме, но вот один раз заметил, как воспитанница, которой мне пришлось назначить покаяние за грехи, — глаза его засмеялись и тотчас стали серьезными, — шмыгнула ни с того ни с сего в красную дверь. Мне стало любопытно.

А уж мне-то как любопытно, отец… Но отец Павел прервался, налил чай, подвинул ко мне слоечки.

— Угощайтесь. А хотите, для девочек вам еще дам? — предложил он, и я не подумала отказываться. — Так вот, Перевозникова, старшая воспитанница, и Алмазова, уж ее-то голос я хорошо знаю, спорили о чем-то, даже не услышали, как я поднялся. И стояли они как раз на площадке, но вот что не было тогда никакого знака, это точно, Софья Ильинична. Не знаю, может, Алмазова решила Перевозникову напугать? Она девочка такая, с вымыслом. Я оставил все как есть, никому не сказал, да и Наталья Филипповна плоха была…

— Наталья Филипповна?.. — я встрепенулась, отец Павел поспешил меня успокоить:

— Последние недели две до смерти она и на молитву спускалась не каждый день. Да, она была еще молода, но, видимо, срок пришел, — грустно вздохнул он. — Ходила она с трудом, хромала, и рука то ли отнималась, то ли затекала. Так и не стал я ничего про девочку вашу говорить ни ей, ни Каролине Францевне. Да и зачем, зла от этого никому, а запретить в храм ходить — большой грех, я ее сиятельству сие повторять не устану.

— Каролине Францевне?.. — опять перебила я.

— Кушайте, Софья Ильинична, давайте я вам еще чаю подолью. — Отец Павел задумался на секунду. — Да, Каролина Францевна последний месяц, пожалуй, подменяла Наталью Филипповну часто, а за две недели до смерти так почитай едва ли не каждый день. Впрочем, большей частью девочки были предоставлены сами себе, и знаете, они не так плохо справлялись.

Я слушала, жевала слойку и думала. Калинина, превозмогая недуг, с виноватой миной возвращалась к своим обязанностям и зверела все пуще. Алмазова — грязнуля, за это ее наказали