знал: никакого парня у Веры нет. А если и есть, то там и близко не пахнет чем-то серьезным.
Откуда он знает?
Наверное, оттуда же, где прячутся все его «ощущения»? Те самые, что помогли коллегам в полиции раскрыть не один десяток дел и, вполне возможно, вот-вот раскроют еще одно.
Улицы, по которым бродили самые разные люди
Москва. Город, где живут Тимофей, Варвара, серийный убийца, которого они ищут, и еще пятнадцать миллионов людей — порядочных и не очень.
Старики вспоминают: когда-то Москва-река не была закована гранитом, и берега ее были, как сейчас в районе Строгино, живые, из земли и зелени.
Улицы бороздили троллейбусы и желтые «Икарусы», скрипевшие на каждом повороте своей «гармошкой». Не было никаких карт «Тройка», а билеты покупали у водителя и пробивали в салоне специальным аппаратом — компостером.
И весной по улицам текли ручьи, по которым дети пускали свои кораблики.
И машин было меньше, и людей.
И метро было таким маленьким, что каждый помнил на память названия всех станций.
А сами улицы — и так было еще десять лет назад — не имели своего нынешнего европейского лоска. Узкие заасфальтированные тротуары, все в рытвинах и заплатках.
Иногда Тимофей вспоминал свое детство и юность и каждый раз понимал, что его город изменился безвозвратно. Во-первых, он перестал быть городом: превратившись в какую-то страну, где человек стал лишь функцией. Даже эти замечательные благоустроенные парки и красивые места для отдыха воспринимались им как одолжение — подачки от бездушного мегаполиса. Крошки хлеба голубю.
Разумеется, Тимофей относился ко всему с пониманием — у него, как у москвича, и выбора-то не было. Он родился здесь и обречен здесь какое-то время жить. К тому же сам он был далек от мысли, что Москва его детства была чем-то необыкновенным. Пивные ларьки на каждом шагу? Запущенные фасады зданий? Разбитые узкие тротуары? Бесплатные парковки, из-за которых по центру гулять было невозможно?
Скорее всего, так можно описать не очень хороший город.
Возможно, в той Москве, которую он еще помнил, была какая-то своя атмосфера. Но, по мнению Тимофея, так можно рассуждать и о брошенной деревне, в которой все дома сгорели, а из жителей осталась лишь пара пропойц.
Тимофей вспоминал, как в 90-е бродил после школы по улицам. Ему посчастливилось какое-то время жить внутри Третьего транспортного кольца (его тогда или еще не было, или только-только строили), но даже там, в центре всех столиц, возникало ощущение, что все заброшено и запущено. Другое дело, что тогда, молодым человеком, он еще не понимал, что может быть иначе, и вообще на какие-то вещи не обращал внимания.
Нет, определенно Москва стала лучше. А вот стало ли в ней лучше жить — другой вопрос.
По тем же улицам, что и Тимофей, бродил еще один человек — тот самый, которого они сейчас ищут.
Как он выглядел? Да, собственно, как и все. Обычный молодой человек. Но внутри его разрасталась ЖИЗНЬ, которая удивляла, поражала, а иногда оставляла в недоумении. Потому что привычка слушать себя никуда у него не делась, а взрослеющий человек — это адская смесь из несовместимых, казалось бы, мыслей.
За ним больше никто не присматривал, но привычка постоянно мыться осталась. Только теперь он не был неопрятным школьником — у него появилась работа, и он мог покупать хорошие вещи. И подсознательно его влекло в места, где, по мнению матери, ее сын никогда не должен оказаться. И товарищами его становились те, о ком можно сказать, что они погибли.
Возможно, вместе с ними погибал и он. Как еще объяснить то, что алкоголя в его крови становилось все больше, и радость от дурмана стала для него еще одной формой свободы. Его товарищи были именно товарищами, потому что дружбой это не назвать никак: просто проводили вместе досуг, создавали идеи и в свободное от попоек время их реализовывали. У них (у его товарищей и у него самого) были общие дела, и все в их жизни было устроено. По крайней мере, никто не жаловался, и никто не грустил. Только он грустил. И потому бродил часами по вечерним улицам, пил пиво, и думал о том, что же в его жизни должно произойти такого, чтобы он мог сказать: все идет как надо.
Привычка слушать себя иногда становится клетью. А из клети выход только один — научиться слышать то, чего нет. И однажды он понял, чего просит его душа (хотя это была не душа)!
Сначала возникали ощущения, которые нельзя было описать словами. Их даже нельзя было назвать настроением — просто что-то. И это «что-то» постепенно формировалось в нечто конкретное — в мысли. И уйти от них было невозможно, потому что привычка смотреть внутрь себя стала для него естеством, которое заложила в него мать, больная на голову женщина.
И мысли эти были одновременно пугающие и успокаивающие. Но никто и не обещал легкой жизни. Жизнь человека, в принципе, не должна быть приятной прогулкой — мужчине нужно доказывать, что он мужчина. Например, преодолевая внутри себя противоречия.
В чем же заключались его противоречия?
Да по большому счету, в одном: его ощущения не совпадали с тем, что считается правильным. Он, в принципе, не понимал, что по-настоящему правильно, а что нет — таким уж сложилось его детство, и такую юность устроила ему мать.
С одной стороны, это была еще одна форма свободы — и тогда судьбу можно было бы поблагодарить. С другой, ко всему примешивалось нечто иное: что росло в нем, мужало, крепло и в какой-то момент стало непреодолимым. Сам он называл это для себя одним словом — призвание. Но по сути, все заключалось в его желании мстить.
До ужаса банальная для любого психолога история, но в его случае она обретала масштаб, с которым он, наверное, не имел шанса справиться. Он даже не понимал, что вся суть его поступков — это месть. А если в какой-то момент и понял, то тут же загнал подлую мысль как можно дальше, чтобы она не превращала его
