образок и поцеловал Ирину…
Время неумолимо двигалось вперед. Февраль 1917 года склонялся ко второй половине. Мороз и снег уже порядком надоели, хотелось тепла, солнца и открытого моря. Мичману Бруно Садовинскому вспомнилась весна прошлого года, когда он прибыл в Гельсингфорс на эскадренный миноносец «Разящий». Бруно будто снова ощутил свой эмоциональный подъем, чувство радости и гордости за то, что он — на действующем флоте, в Минной дивизии, на боевом корабле! И еще, вспомнился Морской корпус, мальчишки-кадеты его 4-й роты, где он был офицером-воспитателем в 1915 году.
Странно, но за эти месяцы он ни разу о них не вспоминал. Почемуто Бруно припомнил кадета, который увлекался моделированием кораблей русского флота. Для своих занятий кадет использовал уголок спальни, устроив в нем гавань и расставив там модели судов, без подводной части. Бруно вспомнил и имя этого кадета — Сергей Колбасьев. Да, именно Колбасьев на классных занятиях, частенько отвлекаясь, что-то записывал в свою специальную литературную тетрадку…
Если бы мичман Садовинский мог перенестись в 1935 год, или если бы ему дали до этого времени дожить, он мог бы прочитать в литературном журнале «Звезда» повесть «Джигит» писателя-мариниста С.А.Колбасьева (да, да, того самого мальчишки-кадета Сергея Колбасьева) о молодом офицере, пришедшем на флот в Гельсингфорсе весной 1917 года. И он, наверняка, поразился бы, как точно отразил писатель чувства молодого флотского офицера. Те самые чувства, которые обуревали и самого Садовинского, когда он впервые ступил на палубу миноносца «Разящий». Повесть «Джигит» начинается словами:
«Самая лучшая служба, конечно на миноносцах. Не очень спокойная и не слишком легка, особенно в военное время: из дозора в охранение и из охранения в разведку; только пришел с моря, принял уголь, почистился — и пожалуйте обратно ловить какую-нибудь неприятельскую подлодку или еще чем-нибудь заниматься. Словом, сплошная возня с редкими перерывами на ремонт, когда тоже дела хватает. И все же отличная служба… Нет, служить надо на миноносце. Будь ты хоть самого последнего выпуска, на походе ты стоишь самостоятельным вахтенным начальником, а в кают-компании чувствуешь себя человеком. Конечно, выматываешься до последней степени, зато учишься делу, а в свободные часы живешь просто и весело».
Я полагаю, мичман Бруно-Станислав Адольфович Садовинский, не задумываясь, подписался бы под каждым из этих слов своего ученика. И еще, не судеб ли морских таинственная вязь, переплела и связала воедино мысли, чувства, переживания офицеров Российского, Рабоче-Крестьянского Красного и Советского флотов, во времени и в пространстве, здесь на этом листе бумаги.
В один из дней, середины февраля, мичман Б.Садовинский, одетый в рабочую шинель, согреваясь чаем, сидел в холодной кают-компании миноносца; паровое отопление не работало — пар с завода подавался с перебоями; и перелистывал мятые газеты, оставленные видимо, кем-то из мастеровых.
Какая ерунда, — думал он, читая заголовки газет, но на душе становилось неспокойно и гадко…
В этот момент, почти над самой головой мичмана, оглушительно грохнул гулкий орудийный выстрел, за ним другой, третий, четвертый слившиеся в пулеметную очередь. Это заводские мастеровые приступили к клепке на верхней палубе. Мичман в полголоса выругался — в кают-компании он сидел один.
Да, — думалось Садовинскому, — дела нет, а служим много… Быстрый и острый ум Бруно давно понимал, что не все ладно в стране, в армии и на его родном флоте. Прекрасно образованный офицер, он имел большой опыт общения с людьми, имеющими различное положение в обществе и живущими на разных его ступенях, поэтому слышал, порой, кардинально противоположные мнения и суждения о положении в стране и на фронте, но флотская служба не оставляла времени для глубокого анализа происходящего, да и увлечение политикой никогда не поощрялось на флоте и никогда не входило в число его любимых занятий.
Единственное, чего никогда не позволял себе мичман Садовинский — это заигрывания с подчиненными матросами, ни при каких обстоятельствах. Это он усвоил на всю жизнь! Офицер, идущий на поводу у нижних чинов, не офицер, а тряпка. И дело не в личных амбициях или дворянской гордости, не в требованиях корабельного устава, хотя и в них тоже, дело — в понимании, что без дисциплины сложнейший организм корабля, дивизии, бригады, флота существовать не может. И пока идет война с Германией, представить себе что то подобное невозможно, а потакать этому — преступно!
Садовинский не успокаивал себя этим, а просто решил, что иначе служить не будет.
В кают-компанию вошел командир — старший лейтенант А.И.Балас. Мичман быстро поднялся и поприветствовал его.
Чаю, Александр Иванович? — назвав командира по имени и отчеству, спросил мичман. Командир в ответ коротко кивнул и сел на скрипучий и пыльный диван.
Что с ремонтом трубок котлов носового котельного отделения Бруно Адольфович, — спросил командир. — Как можем ускорить замену потекших трубок?
Мы говорили с механиком Гуляевым, он предлагает послать человека в Петроград на Франко-Русский завод, и на месте решить вопрос с котельными трубками, — ответил мичман Садовинский, налив из чайника крепкий дымящийся чай в стакан и придвигая его командиру. Тот устало потянулся и поднес стакан к губам.
Чертовски холодная зима нынче, — проговорил он, и облачко пара возникло у него перед лицом.
Мичман Садовинский перелистывал «Ведомость незаконченных работ на э/м «Расторопный» на февраль 1917 г.», состоявшую из нескольких листов убористого текста: «По корпусу», «По механической части», «По вооружению», «По штурманской части» и так далее.
Александр Иванович, задерживаются поставки штурманского оборудования, — доложил мичман, откладывая ведомость. — О чем думают под «Шпицем»? — добавил Садовинский, доливая чай в свой стакан. — Все это попахивает саботажем, если не сказать больше.
Да, — без особых эмоций и как-то устало отозвался на высказывание мичмана командир и продолжил: — С человеком на Франко-Русский завод — решим. Так. Теперь, Бруно Адольфович, о главном: дисциплина расшатывается на глазах. Надо не упустить экипаж. Мне докладывали, что в казармах появляются какие-то личности в форме, но явно не матросы; ведут агитацию; среди мастеровых на заводе много антивоенных разговоров; так не далеко и до срыва сроков ремонта миноносца. Прошу вас, усилить контроль над нижними чинами. Механик постоянно в машине, ему головы не поднять. Вся ответственность на вас.
Есть, Александр Иванович! — произнес Садовинский.
Да, я запросил командование Минной дивизии о присылке к нам в экипаж еще одного офицера, — закончил командир, поднимаясь.
Экипажи миноносцев, по сравнению с боевой службой в период плаваний, в базе были загружены меньше, дисциплина падала, и поддерживать ее офицерам становилось все сложнее.
Постоянное общение матросов с мастеровыми в ходе ремонтных работ, шквал листовок и газет различного политического толка: от черносотенных листков до «Прибоя» левых эсеров, обрушивавшиеся на
