целителя:
— Тащи в мой покой, а потом Майрико приведи, — приказала Бьерга и пошла в Цитадель.
— Зачем к тебе? — донеслось ей в спину.
Наузница остановилась, сделала глубокую затяжку и ответила:
— Затем, что я вас, голуби мои, сейчас всех троих выдеру.
Ихтор зло плюнул, обошел Бьергу и, опережая ее на несколько шагов, устремился на верхний ярус Крепости, к покоям креффов. Оказавшись перед дверью, за которой располагались комнаты старшей наставницы, он на мгновение замер, и только когда из-за спины донеслось: «Не бойся, не зачарованная», — толкнул тяжелую створку плечом и ввалился внутрь.
Пока обережник устраивал свою ношу на широкой лавке, Бьерга доставала из сундука чистые холстины.
— Хватит уже козлом вокруг нее прыгать! — не выдержала колдунья. — Зови Майрико и воды из мыльни принеси.
Мужчина вышел, обеспокоенно посмотрев на приготовления колдуньи. Та рвала холстину на тряпки и думала о чем-то своем. Лишь по ожесточившемуся лицу можно было понять, что думы эти — ой, какие безрадостные.
Когда дверь за целителем закрылась, Бьерга отложила тканину и подошла к девушке. Смуглая рука скользнула по животу послушницы, даря утешительную ласку:
— Эх ты, дуреха, — горько прошептала женщина. — Сколько ни учи вас, одна беда — никакого толку…
Обережница вздохнула. А через некоторое время дверь покоя снова распахнулась, и на пороге появилась бледная с вытянувшимся лицом Майрико. В одной руке она держала деревянное ведро, до краев полное холодной воды, а в другой холщовый мешок с травами. Впрочем, верстовым столбом стояла она недолго, потому что получила ощутимый тычок между лопаток и вошла внутрь, пропуская идущего следом мрачного, словно Ходящий В Ночи, Ихтора. Тот бухнул на пол бадью с кипятком и выжидающе уставился на хозяйку комнатушки.
— Ну и кто говорил мне, что эта не наблудит? — зашипела старшая наставница.
— Что-о-о? — опешила целительница.
— Ты мне бревном не прикидывайся! Вроде не старая еще — забывать, чего девке между ног суют, чтобы пузо росло. Или думаешь, твоему цветочку ветром надуло? — продолжила гвоздить словами колдунья.
— Она что — непраздная? — помертвела Майрико.
— Она да. А вот ты, дура, еще какая праздная! Совсем очумела? Ты почто настойку ей не давала, как всем, а? Ополоумела на радостях, ученицу с таким Даром заимев? Где твои глаза были, когда она дите прижила? Ну, говори! — наступала на пятящуюся собеседницу Бьерга.
— Я им всем настойку даю! — рявкнула целительница, которой надоел несправедливый натиск. — А у этой соплюхи и краски еще толком не наладятся, то есть, то нет! Какая ей настойка? Чтобы кровью изошла? И потом, в прошлом месяце были краски! Я проверяла. И кто ей брюхо нарастил, знать не знаю. Не с собой же мне ее спать класть, чтобы от дурости уберечь!
— Убью стервеца! — хрипло подал голос Ихтор.
— За что? Что не ты первый ягодку сорвал? — съязвила Бьрга.
— За то, что она — тут. Без памяти. А это гаденыш — ни ухом, ни рылом! — рявкнул крефф.
— Дурак! — покачала головой наставница колдунов, — если бы ее против воли потискали, Майрико бы узнала, следы не скроешь. Тут другое. По любви у них все вышло. Сам посмотри.
Мужчина подошел к едва дышащей девушке, провел рукой над животом, и снова от пальцев заструилось едва заметное голубое сияние, оно просачивалось в тонкое тело и пробегало по нему инеистыми огоньками. Целитель замер, чутко прислушиваясь к ведомому только ему. Майрико смотрела пронзительно, подавшись вперед.
Свет, льющийся от пальцев лекаря, наконец, рассеялся, и Ихтор мертвым голосом сказал:
— Сын у нее. Права ты, Бьерга, по любви зачали. По большой любви. Богами ребенок дареный.
— И что теперь? — холодно спросила наставница Айлиши. — Будем рубашонки детские шить всем креффатом?
— Ныне же начнем, — глухо ответила ей колдунья. — Родит она к зноеню. А вот дозволить ей это или нет — решать нам.
— Нельзя ей рожать, — покачала головой Майрико.
— Это ты как баба или как крефф говоришь? — сузила глаза Бьерга. — Девка она хоть и болезная, но и не таким выносить помогали.
— Как крефф говорю, — отрезала целительница. — На кой она нам сдалась — брюхатая? На девять месяцев Дар заснет, а когда она родит да кормить начнет, вся сила через молоко будет уходить, чтоб ребенок окреп. Да и потом на три-четыре года, почитай, она — бесполезна. А там — неизвестно, захочет ли на выучку вернуться…
— Не захочет, — подал голос Ихтор. — Дар ее велик, а умом — курица. И свой цыпленок ей дороже чужих будет. Лечить, может, и продолжит, но как знахарка деревенская.
— И не будет у нас креффа… — задумчиво подытожила Бьерга.
Повисла тишина. Обережники приняли решение. И действовать следовало быстро, пока девчонка не очнулась. Знала бы Айлиша, что сейчас решается ее судьба! Но Хранители были милостивы. А, может, слишком жестоки. Потому что пелена беспамятства не отпустила рассудок девушки…
— Майрико, — разорвала тяжелую тишину Бьерга. — Давай. Знаю ж, в твоей котомке все есть. И сонного не забудь. Нечего девке душу бередить. Плод вытравим, и знать ничего не будет.
Целительница кивнула, а в голубых глазах промелькнула неприкрытая грусть. Ихтор глухо отозвался:
— Не дело все ж таки за нее решать. Что, если прознает?
— Не прознает, если ты язык за зубами держать будешь, — огрызнулась колдунья. — Не рви душу! Да, подлость творим. Но так и не впервой ведь. Сам знаешь, отринет она Дар. Как талый снег в землю уходит, так и она уйдет в материнство. А нам крефф-целитель нужен! Вон, к Нэду сегодня утром опять из города приехали, Осененного просят. Где он им его возьмет, если наши выучи будут у люлек сидеть да носки вязать? Тебя отправит? А детей учить, кто будет? Майрико с Рустой? А когда ты загнешься, и снова за обережником пришлют? Эту дурищу с младенцем на руках к ним отправишь? Головой-то думай.
— Я думаю! Но если прознает?
— Не прознает! — отрезала Бьерга. — Я живых не могу зачаровывать, а ты вот сейчас все умения приложишь, чтобы ничего у ней в памяти не осталось.
— Вы ж сами бабы, — изумился Ихтор. — Должны понимать — с
