церковь, почти тридцать лет, с самого моего детства!
— Конечно-конечно, но все равно, это же просто футбольный клуб. Не понимаю, из-за чего вы так расстроились.
Едва лишь слова эти вылетают у меня изо рта, как я тут же в них раскаиваюсь.
— Не врубаешься, да, пупсик? — ревет Клемент. — Это же не просто футбольный клуб! Уж для меня-то точно! Фанаты были моей семьей, а трибуны — домом куда более настоящим, чем тот приют, где я вырос!
Ну вот, опять я вляпалась.
— Простите, — мямлю я.
Раздражение немедленно сменяется чувством вины. Какой бы нелепой ни казалась вся эта история, и что бы там Клементом ни двигало, без него мне ни в жизнь не выбраться из этой передряги.
Он надувает щеки и закрывает глаза. Я прикусываю язык и терпеливо дожидаюсь, пока он не заговорит.
Ожидание растягивается почти на минуту.
— Вот уже второй раз за последний час, — совершенно спокойно изрекает Клемент.
— Что второй раз?
— Тебе приходится извиняться.
— Так и есть. Боюсь, порой я не думаю, перед тем как раскрыть рот.
— Ты не одинока, пупсик. И все же, как подсказывает мне опыт, ты добьешься большего, если будешь держать рот закрытым, а ум открытым.
«Принято к сведению».
— Я все понимаю, еще раз простите. Вот и ваш хет-трик.
Клемент печально улыбается.
— Последний хет-трик на этом месте.
Несколько минут мы сидим и молчим. Мне очень хочется знать, что у него на уме, однако спросить я не осмеливаюсь. Пусть уж лучше перебирает свои воспоминания, пока я ломаю голову, почему он терпит мои выходки.
Наконец, я решаюсь на примирительный жест:
— Если хотите, можно посмотреть, как там внутри. Вон, через калитку пройдем.
Клемент поглаживает усы и отвечает:
— He-а. Спасибо, пупсик, но, думаю, мое сердце не выдержит этого зрелища.
— Вы уверены?
Он встает и бросает прощальный взгляд на здание.
— Уверен. Все, двигаем.
19
Мой личный рекорд составляет четыре дня.
Парень номер четыре, Стюарт, как-то позабыл записать мне «Улицу Коронации» — и это несмотря на два напоминания. Я не разговаривала с ним целых четыре дня. Вообще, своих парней я подвергала бойкоту после ссоры бесчисленное количество раз. Стоит продержаться один час, и дальше уже на удивление легко. Для меня это дело принципа: согрешивший да будет обделен вниманием. По крайней мере, пока я не успокоюсь.
И потому меня крайне интригует способность Клемента с видимой легкостью быстро забывать о разладах.
Вопреки всем моим стараниям достать его, на обратном пути к подземке он как ни в чем не бывало снова мычит какую-то мелодию. Ни тебе проявлений скрытого недовольства, ни ехидных замечаний, ни продолжительной игры в молчанку. Он просто проводит черту и живет дальше. Не могу не признать, замечательное качество, и мне его ужасно недостает.
— Что за песня? — елейно интересуюсь я.
— «Повелитель миров».
— Не слышала такой.
— Одной группы, за которой я немного приглядывал, еще в конце шестидесятых. В благодарность они подарили мне пластинку своего первого альбома.
— Значит, в конце шестидесятых?
Клемент смотрит на меня и без раздумий повторяет:
— Ага. В конце шестидесятых.
Почему-то меня охватывает ощущение, что Клемент не лжет, хотя правду-то говорить он ну никак не может. Как бы то ни было, меня берет любопытство, и я отмахиваюсь от данного противоречия.
— А что означает «приглядывать за группой»?
— В основном слоняться по пабам и клубам и ни шиша не делать, пока какой-нибудь бухой мудила из публики не решит, что уже вдоволь их наслушался. Заработок всегда был лажовым, потому что группы сами сидели без гроша, а как только начинали зарабатывать фунт-другой, сразу нанимали охрану посерьезнее.
— Может, я слышала кого-то из них?
— Это вряд ли. По большей части они были довольно заурядными. Некоторые, впрочем, все-таки неплохими, а одна-две даже прорвались в хит-парад, хотя до «Роллингов» и «Битлов», ясное дело, им было далеко.
Он закуривает сигарету и глубоко затягивается.
— Но в любом случае звучали они получше того дерьма, что я услышал по твоему приемнику.
Не поспоришь.
Когда мы подходим к станции подземки, жизнь из сигареты полностью высосана, и окурок отправляется в сточную канаву.
— Знаете, за это могут оштрафовать.
— За что? За выброшенный бычок?
— Именно. Кажется, фунтов шестьдесят, если поймают.
— Так пускай сначала поймают. Если я что и умею, так это безнаказанно нарушать закон.
Вот в это мне верится с легкостью.
Мы спускаемся по эскалатору и проходим на платформу южного направления.
— А долго до Камдена? — спрашиваю я в ожидании поезда.
— Сначала доезжаем до «Кингс-Кросс», там пересадка, и дальше до «Камден-Таун». Думаю, минут пятнадцать.
Спустя минуту мы уже сидим в поезде, мчащем в направлении «Кингс-Кросс», и наблюдаем, как стоячие пассажиры раскачиваются в такт движению вагона. Возникни даже у меня желание поболтать с Клементом, здесь слишком шумно и чересчур много народу. Я готова подыгрывать ему, но не настолько, чтобы терпеть смущение, если кому случится услышать его несуразные истории, не говоря уж об устарелых взглядах по определенным вопросам.
Через шесть минут мы выходим на «Кингс-Кросс» и проталкиваемся в сторону платформы Северной линии. Впервые с момента нашего прибытия в Лондон Клемент, кажется, не знает, куда идти.
— Что-то не припомню такого, — ворчит он.
— А когда вы здесь были в последний раз?
— Точно не помню. В октябре 1975-го, наверное.
«Не обращай внимания, Бет, не обращай внимания!»
— Станция как будто совсем другая, — сетует Клемент.
— Пожалуй, ее и можно назвать другой. Здесь много чего переделали, в том числе из-за пожара.
— Из-за какого еще пожара?
Я указываю на две аспидные мемориальные доски на противоположной стене перехода. Клемент щурится на них, безуспешно пытаясь прочесть, и в конце концов направляется к скромному мемориалу. Я следую за ним.
— В конце восьмидесятых здесь произошел сильный пожар. Как же вы не слышали об этом? Большие разрушения и, как видите, погибло больше тридцати человек.
Клемент разглядывает нижнюю доску с именами жертв.
— Вот же черт.
— И. Клемент, знаете, почему начался пожар?
— Понятия не имею.
— Кто-то прикурил сигарету и бросил спичку на эскалатор. Она провалилась в щель, и от нее загорелся мусор внизу. Поэтому в подземке нельзя курить.
— Кажется, сейчас вообще нигде нельзя курить.
— И не зря. Может, теперь пойдем дальше?
Он прикасается к верхней доске и чуть склоняет голову.
— Да, конечно.
Следуя указателям, мы добираемся до платформы Северной линии. Снова толпа, снова давка, и все более настойчивое желание принять душ.
Снаружи вестибюля станции нас встречает тусклый солнечный свет, и мы вливаемся в толпу на Камден-Хай-стрит.
