личное пространство, ясное дело, не находится. На меня же словно бы наваливается добрая половина Лондона. Кто-то дышит мне в шею, еще один неуклюжий идиот наступает на ногу. Извинений, разумеется, не следует.
Подобно погоняемому стаду мы в конце концов вваливаемся в вагон, где я пытаюсь проложить путь к своему спутнику.
Какого-то тридцатилетнего мужчину в дешевом костюме мои старания выводят из себя, и он не только намеренно блокирует мне проход, но и накидывается с возмутительным обвинением:
— В карман ко мне хочешь залезть, а?
— Простите, мне просто нужно к противоположным дверям.
— Черта с два. Придется подождать, — огрызается он.
Вдруг откуда-то из высей доносится рокочущий голос:
— Эй, козел, пропусти леди.
Я задираю голову и вижу над плечом хамоватого типа лицо Клемента.
Мужчина в костюме принимает вызов и воинственно разворачивается к обидчику. Стоит ему, однако, оценить весовую категорию противника, как его боевой запал разом развеивается, и он смещается влево, давая мне пройти.
Я протискиваюсь мимо него и с улыбкой — скорее, с ухмылкой — благодарю за любезность. Мужчина в ответ, разумеется, не улыбается.
Двух других пассажиров уговаривать уступить мне дорогу уже не требуется. Клемент держится правой рукой за поручень, и я пристраиваюсь прямо у него под мышкой. Ароматным запашок не назовешь, но уж вытерплю как-нибудь.
Он подмигивает мне сверху.
Я всегда придерживалась мнения, что подмигивающий своим детям отец — явление совершенно естественное. Но когда мужчина подмигивает женщине, это кажется мне жалким и непристойным. Но Клемент не выглядит ни жалким, ни непристойным, и я машинально улыбаюсь ему в ответ.
Грохочущий сквозь подземный мрак поезд делает несколько остановок. Названия некоторых станций мне знакомы, а остальные я вряд ли когда-либо проезжала.
По мере продвижения на север пассажиры постепенно убывают, и после «Холлоуэй-Роуд» в вагоне даже появляется несколько свободных мест.
— Может, сядем? — предлагаю я.
— Да мы выходим на следующей.
Буквально через минуту за окнами появляется наша платформа.
Клемент целеустремленно шагает вперед, и мне приходится почти бежать за ним к выходу. В спешке я даже не обращаю внимания на название станции, хотя эта часть Лондона мне все равно совершенно незнакома.
Наконец, мы снаружи — на жилой улочке, похожей на мою собственную. Клемент останавливается и неторопливо оглядывает местность, словно бы заново ее изучая.
— Тут пара минут.
— Так куда мы идем?
— Увидишь.
Он поворачивает налево, и гонка возобновляется.
Метров через тридцать я кричу:
— Нельзя чуть помедленнее? Пожалуйста!
Клемент останавливается и дожидается меня.
— Прости, пупсик.
Уже куда спокойнее мы движемся вдоль сплошных рядов викторианских домов. Моего спутника, как ни странно, привлекают немногочисленные припаркованные на улочке машины, и он то и дело замедляет шаг и заглядывает в салон. Совершенно не понимаю, что он в них нашел. Как и автомобили, улица совершенно заурядная и непримечательная, с тем же успехом мы могли бы быть не в Лондоне, а в Ливерпуле или Лестере.
Мы идем молча. Клемент явно не любитель праздной болтовни, и это меня вполне устраивает.
Мы доходим до перекрестка и сворачиваем на другую жилую улицу, Авенелл-роуд, согласно указателю на углу. Мне это название ни о чем не говорит.
Я уже собираюсь спросить у Клемента, сколько еще идти, как вдруг он срывается на бег. Вот нас разделяют несколько тротуарных плиток, а в следующее мгновение уже двадцать метров. Тридцать. Сорок.
Внезапно он останавливается. Я тоже, причем главным образом по той причине, что настроение Клемента кардинальным образом меняется. Он хватается за голову и сыплет нецензурщиной. Впервые с тех пор, как он вломился в мою жизнь, я вижу какие-то эмоции. Его что-то явно расстроило, но поскольку на улице ни души, вряд ли это кто-то из людей.
Я осторожно приближаюсь, но его настроение уже изменилось. Похоже, его гнев уже полностью выдохся, и теперь Клемент стоит, уперев руки в бока и понурив голову.
Отваживаюсь подобраться еще ближе.
— Клемент, что случилось?
Он только медленно качает головой.
Наконец, он поднимает на меня взгляд.
— Что за хрень здесь произошла?
Я осматриваюсь по сторонам, пытаясь понять, что не так. Слева продолжаются дома. Справа деревянная изгородь с калиткой в коллективный сад какого-то многоквартирного дома.
— Не понимаю, о чем вы, Клемент.
Внезапно он разворачивается и бросается через дорогу. На противоположной стороне снова хватается за голову, при этом взгляд его устремлен на фасад многоэтажки.
Вздыхаю и тоже перехожу дорогу, стараясь подавить растущее беспокойство. Становлюсь рядом с Клементом и смотрю, что же его так потрясло.
Фасад многоквартирного дома выстроен из кирпича и камня в стиле ар-деко. Теперь я вижу, что это огромное здание, протянувшееся вдоль улицы по меньшей мере метров на сто. Тем не менее причина горя Клемента по-прежнему не ясна.
— Так в чем дело? Это и есть то место, о котором вы говорили?
Вместо ответа Клемент указывает на огромные красные буквы на каменной части фасада: «Восточная трибуна».
До меня доходит, что перед нами.
— А, так здесь раньше был футбольный стадион?
— И не просто стадион!
Без дальнейших объяснений он снова шагает вдоль улицы, а я безропотно семеню следом. Метров через сорок мы останавливаемся, и Клемент снова задирает голову к зданию, и я вижу еще одну надпись красным: «Стадион Арсенал».
В прошлом году в одной из присланных секонд-хендом коробок я откопала книгу про стадион в Хайбери. Довольно быстро ее выкупил один из моих регулярных покупателей, и именно из-за него я и запомнила эту историю: чуть от скуки не умерла.
Участок дома позади нас отделяется от тротуара полуметровой оградой, на нее-то Клемент и усаживается и принимается созерцать бывшую домашнюю арену футбольного клуба «Арсенал».
— И когда он накрылся? — тихо спрашивает он через какое-то время.
— Накрылся? Вы о чем?
— Клуб. «Арсенал». Когда он накрылся?
— Вовсе он не накрылся. Они просто переехали на новый стадион.
— Значит, клуб сохранился? Команда все еще играет?
— Да, и, кажется, он где-то недалеко отсюда. Это здание — архитектурный памятник, поэтому его и перестроили в жилой дом, а не снесли.
Клемент качает головой и что-то бормочет себе под нос.
Во мне закипает раздражение. Соглашаясь отслониться от маршрута, я представляла себе нечто иное.
— Когда вы сказали, что хотели бы навестить убежище, я думала, это церковь или что-то вроде того. Мне и в голову не пришло, что вам хочется поностальгировать о чертовом футбольном стадионе.
На лице Клемента безошибочно читается негодование.
— Слышь, пупсик! На этом стадионе я воздал больше молитв и благодарений, чем в любой чертовой церкви. Черт, да это и была моя
