мне документации по работе, по делам — я еще свое приволокла. Таким образом у меня на рабочем столе появляется поздравительная открытка из банка, которую я обнаружила в почтовом ящике и полгода таскала в сумке.
— Катарина?.. Поздра… — начинает было одна из стервоз-девчонок, подозрительно покосившись на открытку. Затем поздравительница, засомневавшись, запинается.
— Прошло, прошло давно, — отмахиваюсь от нее я. — Но все равно, блин, спасибо.
Она фыркает и уходит, а мне становится еще паршивее, колет еще больнее, а я сама… нет, не злюсь еще сильнее — просто чувствую внезапный наплыв отчаяния и ледяную лапу одиночества.
Конечно, сегодня в почте ни от кого поздравлений не было — они ж не знали, что я перенести собиралась. Зато там была листовка, которую я вытряхиваю перед собой на стол. Напечатано жирным шрифтом «Erlöser», Спаситель, то есть. Оно понятно, думаю, на Троицу, однако вижу там и на арабском что-то.
Начинаю вчитываться в немецкий текст и понимаю, что листовка не от панковской общины Свободных Евангелистов, которым за все эти годы так и не удалось втянуть меня в свои ряды, и даже не от свидетелей Иеговых.
Сочинителем листовки оказывается мусульманское религиозное общество «Ахмадийя», у которых, мол, «любовь — для всех, а ненависть — для никого». Лозунг сам по себе, конечно, дельный, так что почему бы и им не распихивать свои листовки, пусть даже на христианский праздник?.. Чем они хуже?..
Чем я хуже, думаю внезапно — вот сейчас позвоню ему и сообщу, что ему повезло: сегодня у меня есть на него время. Я дарю ему этот день. Не надо спрашивать, за что ему этот подарок или крутить носом, что он — лишь замена моей-отцовой семьи, кинувшей меня сегодня. И не только сегодня. А потому что, соображаю вдруг, семья-семьей, но если он сейчас окажется свободен, то тогда это будет, как тогда, на Первомай, словом, праздник. Ведь круто ж было.
— Привет.
— Hi. Привет.
Мне кажется или он специально не хочет называть меня по имени и вообще, говорить по-русски?
— Ты где?
— Auf der Arbeet, — отвечает он на «своем» берлинском. На работе.
Я уже не жалею, что позвонила и отвлекаю его от работы: голос его звучит по-другому, вежливо-приветливо, но по-деловому. Будто и не он совсем. Я не подозревала, что он умеет так. Уже только ради того, чтобы это услышать, стоило звонить. Только берлинского, правда, не вытравишь.
— Wat Drinjendet? Что-то срочное?
— В какой-то мере. Идея спонтанно возникла. Давай отоварим твой ваучер.
— Mach‘n wir auf jeden Fall. Обязательно отоварим.
Кажется, он и не услышал толком, что я сказала. Может, вообще не понял, что это я звоню. Иначе почему не возражает, что сейчас нет никаких круизов и что вообще не бывает круизов на пару дней.
— На Троицу. Помнишь, ты хотел?.. — не сдаюсь я.
— M-hm, richtig. Мгм, точно.
— Давай свалим на выходные на Балтику. До понедельника. Вечером. Понедельник — выходной.
— Cool. Круто, — говорит он. — ‘n andermal auf jenn‘ Fall. В другой раз — обязательно.
Ты занят?.. Вы с ней куда-то собрались?..
Слава Богу, у меня хватает самообладания не спрашивать этого.
Как если бы я все равно спросила, он впихивает мне:
— Bin bis Montag nich‘ da. Seh‘n uns dann Montag. Oder Dienstag. Меня не будет до понедельника. В понедельник увидимся. Или во вторник.
Затем, видимо, отвечает кому-то:
— Ja, jenau. Sag ihm, ich ruf ihn jleich zurück. Да, правильно. Скажи ему, я сейчас перезвоню.
А мне говорит:
— Bis dann, Baby. Bis Montag. Пока, бэйби. До понедельника.
Бэйби.
Детка.
— Значит, не всем запрещается звать тебя «детка»… — глубокомысленно замечает нарисовавшийся Йонас.
Так, я не понимаю, я что — на громкую сейчас говорила или он давно уже тут стоит и все это время подслушивал?.. А похеру… Зачем-то поднимаю на него глаза:
— Не, не всем. Муж бывший так звал.
Интересно, я успела выключить тупую, отчаянно-страдательную улыбку отшитой «на сегодня» любовницы, которая теперь собирается идти напиваться с горя? Если успела, то в достаточной ли мере я похожа на детку-вамп?..
Смотрю сквозь Йонаса, не разбираю ни его лица, ни взгляда.
А если…
Он мне не больно нравится и мне его совсем не хочется, но хочется… дать жару. Отколоть что-нибудь покруче. Использовать… не именно его, а просто кого-нибудь… сейчас… Просто пойти с ним в туалет. Просто подняться из-за стола, взять его за руку… или не брать — просто выразительно глянуть — он сам пойдет…
А там — чтобы без слов… Чтоб жарко, больно и постыло, ненужно, но необратимо. Терпи… противен, но терпи… Чтоб въелось в тело, въелось в память — сама хотела, сама позволила… позвала… сама взяла, а не дала…
Чтоб вываляться в этом, как в грязи, хоть чем это, собственно, грязнее… Чтоб кусало… И чтоб потом как следует этим Рика терзануть. А если и не терзануть, то просто упиваться наедине с собой, и чтобы Рик в такие моменты чувствовал во мне жар и злобу и ничего не понимал, а, максимум, догадывался.
Так если?..
— Детка…
Кто это только что сейчас сказал?..
— Детка, — произносит Йонас, глядя на меня, как будто пробует на вкус слово. — Ты знаешь, что я вообще-то не зову никого «детка»?.. И не звал. Кроме тебя.
— Не знаю, — говорю. — И не надо.
Поднимаюсь, накидываю кожанку, перебрасываю через плечо сумку и, не обернувшись даже на него и совершенно и моментально «протрезвев», отчаливаю со словами:
— До понедельника.
Пусть этот понедельник выходной — мне отчего-то захотелось увидеться в понедельник. Или во вторник.
До понедельника, желаю стенам, дверям и даже лифту. В закрывшиеся двери лифта начинаю дико и отчаянно рыдать, без звука, но с обилием горько подсоленной воды в глазах, сгибаясь в три погибели, как подкошенная. Мне нужно вылить это все, поэтому тыкаю кнопку «транзит».
В туалете, быстро и стихийно проревевшись, подтираю расквасившееся было лицо. Лишь тут вижу, что, когда только вставала из-за стола и шкандыляла перед Йонасом, не поправила даже платья, и оно превратилось в «мини».
«Бедный Йонас…»
Нет, не думаю такого, никогда по отношению к нему не думала — просто при мысли о нем вспоминаю, что, было, с ним задумала.
А Йонас… Когда он подал голос и обнаружил собственную самобытность, как человека и мужчины, то выпарил у меня из подсознания восприятие его, как инструмент для моих нужд.
Он мне не нужен. Гораздо больше толку от моего вида в зеркале — красивая, мать твою, какая же красивая… какая чувственная и сексуальная…
