напоминать, что я её помню.
Мне не хотелось, чтобы она взрослела, чтобы она менялась. Я хотел, чтобы она навсегда оставалась моей малышкой, с веснушками и открытой улыбкой и чистыми эмоциями. Не хотел, чтобы она превратилась в девушку с их обычными загонами, научилась бы врать, манипулировать, и выбрала бы какого-нибудь козла, чтобы смотреть на него с таким же обожанием. Какой у нее был взгляд! Будто она меня ладошками своими детскими по голове гладила.
Быть рядом с ней в те короткие две-три недели в году, это было мое желание. Она обогащала меня энергетически, каким-то только ей ведомым способом она давала мне ощущение и уверенность, что я лучше, чем есть на самом деле. Ради нее хотелось брать вершины, тренироваться, участвовать в соревнованиях, брать новый вес. И хранить её от этого грёбанного мира. И от себя.
Когда она по моей вине разбивала коленки, я ненавидел себя. Хотелось сделать её, такую хрупкую, сильнее, бронежилет невидимый надеть, чтобы она выстояла, если вдруг меня не будет рядом.
За неё хотелось драться, её хотелось защищать.
И всё-таки она выросла. И заметил это не я. Я вмазал Шерхану, когда он увидел в ней девушку. Сцепились. Наношу удары, а сам думаю: как уберечь её, а если не только Шерхан видит?
А зимой одна нелепая случайность и я остался без семьи. И вдруг с порога моя девочка меня обнимает и крепко прижимается, будто боль хочет забрать. Я понял, что пока у меня есть она, я никогда не буду один.
Затем были мысли. Много мыслей. Я очень много думал. Я тосковал по моему рыжему лисенку, которая вдруг вздумала взрослеть, не спросив меня.
Летом она начала мне сниться каждую ночь. Без спроса приходила в мой сон, улыбалась и шептала на ухо: «Научи». Я просыпался и думал, что – велосипед, мотоцикл, гитара? Девочка моя, что я ещё могу тебе дать? Решил, что надо ехать. Когда приехали с Доктором за ней, она запрыгнула на меня на пляже, визжала как моя Малая, а сама прижималась ко мне грудью, настоящей женской грудью. Неожиданно. А потом вечером по телефону с парнем ругалась. Твою мать, что за олень? Когда успела?
Чёрт, всё-таки выросла. И пока я взвешивал все «за» и «против», думал, насколько реально быть вместе с такой разницей в возрасте, прикидывал, сколько ждать, пока она вырастет, её просто у меня украли. Какой-то мудак уже целовал красивые пухлые губы, прижимал её к груди, а возможно и тянул свои грязные ручонки, куда вообще не следует. Твою ж мать. Это как раздвоение личности. Когда хочется дать ей свободу и не подавлять её, чтобы она сама росла и взрослела. А в то же время, нахрен демократию, схватить, прижать к себе и никогда из рук не выпускать. А утырку, с которым по телефону ругалась, морду начистить и руки переломать. Потому что нельзя рот на чужое открывать. Нельзя. Это мой маленький зайчик, личный Добрый зайчонок.
Когда понял, что она плачет в машине, испугался. Что я сделал? Чем обидел? Хотелось свернуть на обочину, вытянуть её на улицу, обнять прижать к себе, гладить по волосам и целовать. Вот тогда я понял, что пропал. Она ребенок ещё, а я уже хочу её себе. Твою ж мать. Извращенец. Вот что теперь делать? Защитить. Убраться от неё подальше. Не видеть этих солнечных глаз, длинных ног и остальных прелестей. Не могу смотреть, как она губу нижнюю кусает, когда волнуется.
А она пришла сама. Прямо в логово к зверю. И сказала, что она не девушка, а Малая. Кричала так, по-смешному, пальчики топырила. И я поверил. Рано расслабился.
При подъеме на Шаман, когда увидел, что она падает на колени, мир перевернулся. Помочь, спасти. Поцеловать. Нет, нельзя. Целовать нельзя. Надеть бронежилет невидимый, чтобы смогла, чтобы у нее получилось.
Ночью лежал с ней в одной палатке, она спала у меня на груди, а я ругал себя, что неправильно всё это. Надо дать моей девочке свободу, отпустить её. Но как отпустить? Я не смог.
Тогда на Шамане началась моя точка отсчета, как историческое летоисчисление – время до нашей эры и наша эра. Когда я сказал, что люблю и первый раз поцеловал. Звёзды из глаз посыпались. Началась моя эра под названием Рини. Я впервые её увидел по-взрослому счастливой, она светилась. Я прижимал её к себе, дышал ей, кормил завтраком и думал, что через пару тройку лет я женюсь на ней. Никого кроме неё мне не надо. В жопу одноразовых баб.
Навсегда запомню её детский восторг при виде бассейна с воздушными шарами. Моя девочка огонь. С эмоциями искрами. Уже шестнадцать. Осталось два года.
Мне было чудовищно мало говорить с ней по телефону и видеть её урывками, а то и вовсе раз в год, хотелось трогать её, гладить её волосы, целовать её смешные эльфийские ушки.
В новогоднюю ночь накидались с ребятами в баре, вернулся домой, лёг спать. А во сне она, опять без спроса и разрешения, прижимается ко мне и шепчет на ухо: «Научи меня любить».
Любить её было просто. Она была моя всегда. Я знал, чем её радовать, и как не огорчать. Я видел её. Она видела меня. Нам не нужны были слова, чтобы говорить друг с другом.
Неделя в палаточном лагере показала мне, как исполняются мечты. Каково это, просыпаться с ней каждый день. И встречать рассвет, обнимая её. Вообще лето было наполненным моей девочкой до краёв. Целовать её под водой, на дне моря и не испытывать страха задохнуться. Такая моя любовь.
Говорят, самая тяжёлая борьба – это борьба с собой. Я боролся. Честное слово, боролся! Не давал себе расслабится, когда я возвращался от неё, я шёл в зал сначала лупил грушу, потом выходил на татами, дрался и смеялся, когда я попускал удар. Боль, она отвлекала меня от мыслей о тонких запястьях, прозрачной коже, ямочках над ключицами, пухлых губах. А её запах, как она пахла! Я не позволял физиологии всё испортить. Рини обижалась, накручивала себя, плакала и психовала. А я продолжал бороться с собой.
Пока не понял, что ей семнадцать и есть только СЕЙЧАС.
Эта девочка была моей душой. Целовать её, обнимать и прижимать к себе, засыпая, было единственным, чего мне хотелось больше всего на свете.
Целовать её тонкие пальчики и запястья, и мысленно благодарить Вселенную, что я нашёл её так рано.
Преподнести ей весь мир,
