крыши усадьбы Дюка, следователь и инквизиторы успели окончательно перезнакомиться.
Усадьба и ферма были ярко освещены. В уже знакомом Фигаро большом дворе с керосиновым сараем толпились люди с факелами и лампами (следователь мог поклясться, что увидел у кого-то в руке электрический фонарик на соляных батареях). По двору бегали дюжие мужики с вилами и железными прутьями, делая зверские лица и пытаясь скрыть растерянность за воплями.
— Прошка! Козел драный, куды прешь?! Все следы затопчешь!!. Михась! Михась!! Вот я щаз тебя по горбу дрыном! Неси свету больше! Больше свету, говорю! Факелы сделай из смолы… В сенях смола, дурында! Сто-о-о-ой!! Куда-а-а-а!!! В сарае керосин!! В сугроб тычь, и чтоб не ближе пяти сажен! Ра-а-а-зойдись! Инквизиторы!!
Фигаро тяжело вздохнул, подумав, что горластый, в сущности, прав насчет «затопчешь» — весь двор к этому времени уже имел такой вид, словно по нему пробежался табун диких лошадей. Оставалось лишь надеяться, что кто-то догадался оградить само место преступления.
К счастью, выяснилось, что Дюк лично, под страхом порки, запретил приближаться к керосиновому сараю, где, собственно, и было найдено тело. Сам хозяин фермы, одетый в потертое английское пальто и рыбацкие сапоги, с палкой наперевес стоял у сарая, отгоняя самых любопытных.
— Господа! — заорал он, едва инквизиторы и следователь вышли из «воронка». — Почтенный господин Фигаро! Как я рад! Наконец-то! Кто ж знал, что так скоро свидимся! Эх… Дюк расстроено махнул рукой. — Сюда, пожалуйста… Осторожно, тут яма…
Лестар достал из кармана маленькую записную книжку и принялся брать показания. Свидетелей было, как говаривал непосредственный начальник Фигаро господин Андреа Пфуй, «много и все ни о чем»: все наперебой что-то рассказывали и никто сам лично ничего не видел. Однако же минут через пятнадцать общая картина стала вырисовываться и выглядела она, примерно, так:
Днем, сразу же после того, как Фигаро, распрощавшись с Дюком, отправился восвояси, была организована бригада из четырех человек — мастерить и ставить ловушки на кровососку. Поскольку единственными местами, через которые кровососка могла пробраться в жилые помещения, были слуховые окна под стрехами, работать пришлось на скользких крышах, обвязываясь веревками. За такое геройство Дюк от щедрот выделил каждому «высотнику» по полному серебряному империалу и насыпал меди «на сугрев».
По такому случаю в город была немедленно отправлена делегация — за водкой, коей было куплено целых два бидона. Вечером, когда работа, наконец, была сделана, на конюшне вышеозначенные бидоны были самым пристальным образом исследованы, их содержимое подвергнуто качественному анализу и было найдено преотменным. Поэтому часам к восьми «сугрев» превратился в целое заседание, участники которого высказали удивительную осведомленность во всем, что касалось способов убиения кровососущих тварей — Других и вообще — начиная с пиявок и заканчивая комарами. Короче говоря, имела место самая обычная попойка, в разгар которой некто Сява — конюх и ремонтник сельскохозяйственного инструмента был отправлен в сарай за керосином (кому-то показалось, что света двух ламп недостаточно).
Сява ушел и не вернулся. Однако это заметили лишь спустя час, а заметив, не придали значения: уполз, должно быть, спать в сени. Но бригадир Польсий, принимавший в мероприятии самое живое участие, решил сходить и проверить, не упал ли конюх пьяным в сугроб. Мороз к тому времени уже спал, но, как авторитетно заметил сам Польсий, «…этот охламон не замерзнет, так в луже утопнет».
…Тело Сявы он нашел в керосиновом сарае. Далее следует процитировать самого Польсия:
— …я, это, как только увидел его, так сразу понял — неживой. Рожа страшная, аж черная… Что? Трогать? Упаси боже, Ваше сиятельство, да я оттуда деру такого дал, что только пятки засверкали… Нет ничего не видел, да и темно было… Ничего не видел, вот совсем ничего, да только страшно мне сделалось так, будто у раскрытой могилы стою, а оттудова прадедушка мой лезет… Тьфу-тьфу, конечно…
Инквизиторы переглянулись, а Фигаро подумал, что остаточные эманации ужаса — очень характерная для некоторых Других штука. Вот только этот ужас — защитный механизм не людской, а именно что Других, для которых пребывание рядом с человеком опасно и мучительно. Взять, к примеру, привидения: аура чужого человека, к которому призрак непривычен, может запросто развеять его эктоплазмическую оболочку без следа, поэтому призраки научились вырабатывать, своего рода, «миазм страха». Жуть на людей умели нагонять только самые беззащитные Другие — слабые и хлипкие создания, вроде скорняков, конюших, подвальников или уже упомянутых призраков. В то время как Другие хищные, рассматривающие человека с гастрономической точки зрения, напротив, старались всячески подавить в своей жертве чувство опасности. Взять того же баюна — эта огромная тварь, несколько смахивающая на кота, погружала разум жертвы в некое подобие месмерического обалдения, завлекая самыми прельстивыми образами, какие только баюн мог откопать в сознании человека. Поманит тебя из-за дерева милая голенькая девушка, увидишь на поляне стол, золотом и харчами заваленный — рядом баюн, делай ноги. Баюны были довольно тупыми тварями, поэтому на их уловки попадались, в основном, дети, но даже детей сказками и розгами учили избегать сахарных домиков и конфетных деревьев.
Был, впрочем, еще один класс Других, вызывающий у людей инстинктивный ужас. Но об этом варианте следователю даже не хотелось думать.
Анатоль кивнул Дюку и сказал:
— Значит, так. Держите людей подальше от сарая. Это место преступления, сами понимаете. Кто сунется — засажу на месяц; будет у меня, подлец, улицы мести за муниципальные харчи… Да и сами-то тут не стойте. Нам нужно осмотреть тело.
Дюк кивнул и тут же исчез, словно его ветром сдуло — с инквизиторами шутить не полагалось.
…В керосиновом сарае (навесной замок оказался открыт) было темно и холодно. Слишком холодно, подумал Фигаро, явное последействие Другой ауры. Железные бочки с маслянистыми потеками на боках не вызывали желания зажигать открытый огонь, поэтому инквизиторы и Фигаро прибегли к колдовству: служители Оливковой Ветви повесили у себя над головами маленькие светящиеся сферы, а Фигаро по-щегольски заставил засветиться сам воздух (он неделю убил на изучение этого заклятья и все искал повод похвастаться).
В центре сарая, прямо на жестяном листе, покрывавшем пол, лежал труп. Конюх был одет в добрый овечий кожух на голое тело, ватные штаны и высокие валенки — очевидно, он не собирался покидать теплое помещение надолго, и оделся наспех. Тело молодого человека выглядело неповрежденным, но иссушенным и как бы закопченным, словно… «Словно туша Хрякуса», кисло подумал Фигаро.
И, да, атмосфера сарая была пропитана остаточными эманациями ужаса. Следователь почувствовал, как по спине пробежали мурашки и увидел, что инквизиторы тоже ежатся, точно на ледяном ветру. Странно.
