героем, а они — изгнанниками.
— Ты так это видишь?
Идаан осторожно поставила свою пиалу на каменный стол. Ее черные глаза уперлись в его. У нее было продолговатое лицо. Северное, как у него. Он вспомнил, что из всех детей хая Мати только он и Идаан пошли в мать.
— Не имеет значения, как я это вижу, — сказала она. — Мое мнение не создает мир. И не уничтожает его. Важно то, что есть на самом деле. Так что скажи, высочайший, права ли я?
Ота покачал головой и встал, оставив свою пиалу с чаем рядом с ее:
— Ты не знаешь меня, Идаан-тя. Мы говорили с тобой меньше раз, чем у меня пальцев. Не думаю, что у тебя есть право судить о мотивах моих действий.
— Твоих? Нет, — сказала она. — Но я сделала ошибки, которые ты делаешь сейчас. И я знаю, почему я их сделала.
— Мы не одинаковы.
Она улыбнулась, опустила глаза и сложила руки в позу, которая принимала поправку и извинялась за проступок, хотя не было ясно, какой именно проступок она имеет в виду.
— Конечно, — сказала она. — Я останусь на завтра, высочайший. В случае, если ты примешь решение, быть может я смогу помочь тебе его выполнить.
Ота ушел с тягостным впечатлением, что сестра его жалеет. Он дошел до своих апартаментов, съел половину еду, принесенных ему слугами и отказался от певцов и музыкантов, которые занимались только одним — ждали и выполняли любой его каприз. Вместо этого он принес стул на балкон, сел и стал глядеть на море, освещенное только светом звезд.
В высоком небе плавали тонкие облака, океан казался обширной темной равниной. Лившийся с холмов город, лежавший перед ним, сиял ярче любых звезд, горели факелы и фонари, свечи и печи огнедержцев. Бриз пах дымом, солью и сочными цветами ранней осени. Ота закрыл глаза.
Он чувствовал за спиной дворцы, нависшие словно тяжесть, которую он на мгновение сбросил с плеч и которую скоро надо будет опять брать на себя. Мысли беспорядочно метались в голове, перепрыгивали от одного кризиса к другому и нигде не задерживались настолько долго, чтобы понять любой из них. И, прогнав их всех, появился разговор с Идаан, который он начал прокручивать заново, пытаясь найти резкие возражения, вовремя не пришедшие в голову.
Почему она жалеет его? Она была судьей в одном из предместьев, а сейчас стала фермером. Да, получше, чем предательница и убийца, но это не давало ей моральное право судить его. А уж сообщать ему о природе его собственных чувств к Семаю и Маати… это просто смешно. Она почти не знает его. И, вообще, появиться при дворе — полное сумасшествие с ее стороны. Он мог бы ее убить, а не сидеть, как собака, пока она громоздила одно оскорбление на другое.
Она думает, что он сломал старый мир, верно? А что, его стоило спасать? Это не принесло бы справедливости. Покой, который он предлагал, был приобретен ценой жизни многих несчастных и борьбой. Больше сорока зим назад дай-кво сказал ему, что они не смогут предложить Сарайкету замену, если Бессемянный сорвется с привязи; с этого мгновения Ота знал, что тот мир обречен.
Гении-гальты, в отличие от всего остального мира, построили свою силу на идеях, которые росли одна из другой. Более лучшая кузница привела к более лучшей работе с металлом, что привело к более крепким инструментам и так далее по цепочке вплоть до конца их возможностей. Контраст — Империя, Вторая Империя, города Хайема: они все владели немыслимой силой и опирались на чудеса. И когда первый поэт пленил первого андата, все стало возможно. Все, что ум мог себе представить, можно было использовать; все, о чем только подумали, можно было сделать.
Но когда первый андат сбежал и его стало труднее вернуть, потенциал упал на порядок. Когда пленение не получается, каждое следующее должно быть другим, хотя есть очень много способов описать идею настолько полно, что ее можно сохранить рабом. Это и есть главная правда о долгом и медленном уменьшении силы, которое привело их всех сюда.
Это похоже на человеческую жизнь. В юности Ота мог сделать все. Тело было сильное, а суждение — настолько уверенным, что он мог убить человека. Каждый день и каждое решение сужали его возможности. Каждый год ослаблял спину и колени, съедал зрение и оставлял морщины на коже. Время забрало от него Киян, суждение лишило дочери.
Он мог сделать все, но выбрал именно это. Или это выбрало его.
И он еще не мертв, так что ему предстоит сделать еще не один выбор. Прожить другие дни и года. Другие обязанности, поражения и разочарования, и он будет нести ответственность, если выберет неправильно. Его гнев на Идаан полностью понятен. Он гневается на нее, потому что она видит сердцевину чего-то, чего он не хочет понимать.
Он попытался представить себе, как Каян сидит на каменных поручнях и улыбается так, как умела только она. Это оказалось очень-очень просто.
«Что я должен сделать?» — спросил он у призрака, которого наколдовало его сознание.
«Ты можешь сделать все, любимый, — сказала она, — но ты не можешь сделать ничего».
Ота, император Хайема, заплакал, и он не мог сказать, от чего — от печали или от облегчения.
Утром от приказал Госпоже вестей очистить его расписание. Сначала он встретился с Баласаром и Синдзя. Стены зала собраний, сделанные из белого камня, были покрыты искусной резьбой. Ота слышал, что вырезанные изображения иллюстрировали какой-то древний эпос, но так никогда и не узнал, какой именно. Просто фигуры в камне, неподвижные и неспособные двигаться. В отличие от людей.
Баласар и Синдзя сидели друг напротив друга, с прямыми спинами и вежливыми лицами. Их разделяла кровь и нарушенная клятва. Ота сам налил себе чай.
— Я ставлю вас во главе флота и тех солдат, которые у нас есть, — сказал Ота. — Вы оба должны защитить Чабури-Тан от налетчиков и заставить наемников действовать в соответствии с их контрактами. Я напишу эдикт, который официально даст вам неограниченные полномочия.
— Высочайший, — сказал Баласар, четко и настороженно. — Прости меня, но разве это мудро? Я не один из твоих подданных.
— Конечно ты мой подданный, — сказал Ота. — Как только Данат и Ана поженятся, мы будем единой империей. Ты отказываешься от командования?
Вместо генерала ответил Синдзя.
— Высочайший, мы будем странной парой, — сказал он. — Может быть лучше…
— Долгие годы ты был моей правой рукой, — сказал Ота. — Ты знаешь наши ресурсы и наши возможности. Тебя
