предки, дескать, пришлют более крупных животных; не возделывают землю, считая это теперь ненужным; порой вырубают даже бананы, ибо предки доставят деревья, которые будут давать лучшие плоды. В деревне зачастую вкапывают в землю столб, имитирующий антенну радиостанции, ставят письменный стол, за которым аборигены «пишут» весь день на клочке бумаги. Порой они сооружают из палок неуклюжий макет самолета. Когда все, что необходимо по мнению островитян, сделано, племя ждет эскадрилью транспортных самолетов (если дело происходит в глубинном районе) или просиживает над берегом моря, высматривая «большой каноэ» с вожделенными сокровищами. Самый печальный результат культа карго — зачастую полное уничтожение посевов, поголовья свиней, съестных припасов. Целые недели пустых фантазий и безделья катастрофически отражаются на экономической жизни племени.
— А как реагирует на это правительственная администрация? — спросил я.
— Что ж, правительство делает все возможное. Возили островитян даже в Сидней. Показывали, объясняли им, что из чего делается. Проводили целые экскурсии на фабрики, заводы, склады, в магазины. Но в итоге все это оставалось для них просто чарами. Ведь в представлении людей, не понимающих значения денег, получение конкретного предмета за кусок отпечатанной бумажки — не обменная операция, а магический акт. А что здесь творилось перед выборами в палату Ассамблей в 1964 году!
— Расскажите, пожалуйста, — попросил я, надеясь, что, быть может, этот толстяк поможет мне понять, почему срок нашей визы заканчивается как раз в день новых выборов.
— Hy, так представьте себе… Впрочем, погодите. Сперва должен вам рассказать, что здесь происходило еще в 1963 году, когда Организация Объединенных Наций склонила Австралию как своего опекуна провести выборы. Вот была потеха, но одновременно и адская работа. Вы уже немало насмотрелись у нас. Так скажите на милость, может ли абориген с горного Кикори понять, что такое парламент и чего, собственно, добиваются эти белые? Пришлось начать их просвещать. Сотни правительственных патрулей отправились в глубинные районы и стали разъяснять островитянам такие понятия, как «выборы» и «парламент». Естественно, в работу пошло все, что было возможно: репродукторы, фильмы, магнитофоны. Так в конце концов удалось подготовить свыше миллиона избирателей.
— Ну и как прошли выборы?
— Представьте себе, что, вопреки всем опасениям, вполне благополучно. На время выборов отдельные племена заключали между собою перемирие, и к урнам явилось довольно много избирателей. Голосовали, конечно, по фотографиям кандидатов, так как большинство аборигенов не умеют читать. Неожиданно в так называемых «открытых» избирательных округах[38] белые получили шесть мест. Хотя выборы прошли отлично, повсюду на острове ожил культ карго.
Я машинально покачал головой. Меня вдруг осенило, почему австралийцам хочется, чтобы иностранные журналисты покинули Территорию до приближающихся выборов. Власти, видно, опасаются, что вновь вспыхнет культ карго. Это ясно!
— Я не рассказал вам еще одной забавной истории, — заметил толстяк и выглянул в окно. — Видите там, внизу, это уже Новый Ганновер (ныне Лавонгай) — небольшой остров, ранее принадлежавший немцам. Итак, слушайте внимательно. Здесь в 1964 году построили самую большую тюрьму на всей Территории. А знаете почему? На этом острове во время выборов вспыхнул «культ президента Джонсона». Жители его отказались платить налоги. Почти треть семитысячного населения острова захотела использовать эти деньги на «покупку» Джонсона в качестве властелина Нового Ганновера. Не хотели голосовать за выдвинутых кандидатов, а вписывали в избирательные бюллетени фамилию американского президента. Я лично полагаю, что это было связано с воспоминаниями о войне… Но даю голову на отсечение, что руку к этому приложили и американские миссионеры. Говорят, и теперь они причиняют немало забот на острове Бугенвиль, входящем в состав Территории.
— Но, боже мой, — неожиданно вскрикнул Браун, — мы уже приземляемся!
Толстяк так заговорил меня, что я не успел собрать все свои пожитки перед посадкой в Рабауле. Под крыльями самолета мелькнул кратер какого-то вулкана, и вскоре наша «Дакота» мягко покатилась по взлетной полосе аэродрома Лукунаи.
Валюта на метры
Я сперва не поверил своим глазам. Но покупки следовали одна за другой. Ямс, фрукты, овощи, рыба — все это переходило из рук в руки весьма необычным образом. Как-никак дело происходило в 1968 году на местном базаре в Рабауле, втором по величине городе Территории. Нет, это не был обман зрения. За продукты покупатели действительно рассчитывались… ракушками. Хозяйки вынимали из ловко сплетенного листа снизки раковин, а продавцы столь же ловко отсчитывали ногтем определенное, им одним известное количество даров моря и вручали взамен свои товары.
Понаблюдав несколько минут, я не удержался и бросился обменивать мои австралийские доллары на эту действительно твердую валюту. «Банк» работал под пальмой. Усевшийся здесь новогвинеец держал большую снизку ракушек и жестами дал мне понять, что готов обменять их на мои деньги. Я вручил ему бумажный доллар, а он стал уже отсчитывать раковины, но в последний момент заколебался и вернул мне ассигнацию.
— Шиллинг, маста, шиллинг!
Я понял. Мой контрагент был знаком с бумажными деньгами, но явно предпочитал звонкую монету. Пожалуйста, подумал я и полез в карман… Удалось собрать девять монет по десяти центов. Новогвинеец отложил их на лежавший рядом камень и начал тщательно отсчитывать причитающееся мне количество ракушек. Проделывал он это довольно ловко, хотя я вовсе не был уверен, что владелец тамбу знает таблицу умножения. Получив свой «капитал»… шестьдесят сантиметров ракушек, я отошел в сторону, чтобы, словно венецианский купец, насладиться видом своего сокровища.
Мелкие, белые, почти одинаковые ракушки были нанизаны, как бисер, на лубяную нитку, которую с немалым трудом мой «банкир» скрутил в месте, где кончились, по его расчетам, мои девяносто центов. Я стал внимательно рассматривать свою наличность. Маленькую ракушку на конце нитки долго не удавалось стянуть. Быть может, луб был подвергнут специальной обработке и разбух… Наконец я стянул свою «монетку». Она оказалась обыкновенной ракушкой с искусно просверленным отверстием размером, не превышающим травинки. Поистине немалое искусство требовалось, чтобы просверлить такие отверстия в тысячах раковинок, которые я видел в тот день в действии.
Вдоволь наглядевшись на свою новую валюту, я стал подсчитывать количество раковинок. Их оказалось сто восемь штук. Число кабалистическое. Но, погодите… Двенадцать раз по девять составит как раз сто восемь. Я начал догадываться. Ведь австралийская денежная система только недавно подверглась реформе, до этого в ходу были фунты вместо долларов, фунт делился на шиллинги, а те, в свою очередь, на пенсы — двенадцать пенсов за шиллинг. Все стало ясно: раковинные деньги основывались на прежней австралийской денежной системе и продолжают базироваться на ней поскольку в настоящее время десятицентовую монету называют по старинке шиллингом.
Гордясь своей проницательностью, я поспешил на базар, чтобы сделать покупки. Однако в
