письмо! — на смеху трясёт листком.
— Так читай скорей.
— «Для изготовления оренбургского платка, — читает она второпях, — используется только пух местной породы коз, который отличается высочайшим качеством, а кроме того, — уникальными лечебными свойствами. Этот пух содержит большое количество особого вещества ланолина, который ускоряет заживление ран и переломов. Использование изделий из него помогает избавиться от лимфаденита, успокоить ревматические боли, прогнать радикулит, полиневрит, мигрень, воспаление тройничного нерва, остеохондроз, уменьшает дискомфорт при пяточной шпоре, эффективно при варикозном расширении вен. Врачи рекомендуют укутывать в оренбургский пуховый платок простуженных детей. Да и вообще веками проверено, что если малыша, который плохо спит, завернуть в такой платок, сон его будет спокойным и безмятежным», — на радостных тонах дочитала она с листа и подала его мне. — Я была в библиотеке, в газете это прочитала… Вспомнила, что Вы собираете всё о платке… Я и спиши Вам…
— Спасибонько тебе, милушка, за такое царь-подношеньице…
Я смотрю, с какой с дорогой душой работает сейчас моя Надюшка. Чувствую, нет, не понапрасну задала я себе трезвону да беспокоицы. Совсем не внапрасну возилась я с девчонишкой при ночных огнях. Не пал мой труд хинью.
Комок подкатил к горлу.
Я вошла в кухоньку.
— Бабушка!.. Родимушка!..
Надюшка бросилась ко мне и эх целовать!
— Да тише, — смеюсь, — тише, голубка ты моя белая… Врачи склеивали, склеивали! А ты в один секунд и рассади стар горшок этот…
Надюшка отпрянула.
Раскинула руки. Смеётся мне в удивленье.
— Бабунюшка! Да откуда ты?
— А оттуда, куда сама и провожала.
— А что, ты сбежала?
— А ты почём знаешь?.. Ох, тебя на кривой козе не обскачешь. Ты у меня знаешь, почём ходит двугривенный.
— Гм… Когда я была у тебя в последний раз, я спрашивала доктора…
— О! Доставучая моя девонька-жох! — перебила я в похвальбе. — С самим имела совет!
— Имела… Я спросила… Доктор и скажи, что выпишет вакурат, как из пушки, во вторник. Вот послезавтра будет.
— Видишь… Доктор предполагает, а Анна Фёдоровна располагает! — в пылу набиваю себе ценушку.
Ну совсем раскуражилась в своём куреньке бабайка.
— Бабунечка… — От досады Надя хрустнула пальцами. — Да знаешь, ты все мои планы… Ну… Кверх тормашками!
— Не велик наклад. Сейчас снова вниз кармашками поставим… Что там такое хитростное?
— А то, что отпросилась я от вторниковых уроков. Наладилась, ёрики-маморики, за тобой ехать.
— Вот только этого-то, — плеснула я руками, — мне и не хватало! Ты поехала б, а свои — тоже сюда клади! — а свои в Оренбурге отстрянули б, что ли? Да они б там на тот вторник, поди, самоличный аэроплан заказали б везти в Жёлтое вот эту даму из Амстердама! — тычу в себя. — А надо мне это — а чтобушко его черти горячим дёгтем окатили! — как карасю зонтик. Этот ручку подал. Тот ножкой шаркнул… Да на что ж мне такая бесплатная комедь! Нешь я покойница, что навкруг меня будет шалопайничать целый табун охальщиков да ахальщиков?
Живой ходи без подпорок! А я живая. Вот я своим ходом и пустилась до поры. Абы не сцапала меня в полон сердобольщиков рать… Правда, доктор для порядка чуток поманежил, покрутил носопыркой. Торочит:
«Вообще-то вам не повредит побыть до вторника».
А я ему и резани, понапрасну бабка рот ширить не станет:
«А я не солдат, чтобушки отбывать минута в минуту. Вижу по лицу, вы думаете про меня: дурёка тот поп, что крестил, да забыл утопить. Думайте так. Я на вас за то сердца не держу. Только и вы меня не держите. Знаю я себя лучше, чем вы. Чувствую я себя дай Бог каждому так себя чувствовать. Так что давайте по-доброму раскланяемся в воскресенье!»
— Прямо не верится… Вернулась… — сражённо прошептала Надюшка. — И слава Богу!
— Да нет, Надюшка. В строку ладь другого. Слава вот ему.
Я достала из сумки платок. Серебристо-серый, узорчатый.
Встряхнула и праздничным пушистым облаком широко расплеснула по столу.
Надюшка в затаённом восторге прикоснулась к платку.
Её рука потонула в нежной, шёлковой прохладе.
— А ты что, в больнице вязала? — хлопает белыми ресничками Надюшка моя.
— А что ж, по-твоему, я ездила туда отмирать? Так, едрень пельмень, и разбежалась!.. Безо время… Платок один и взвёл на ноги… Думаешь, чего это я укатила в выходной? А платок доработала. Рапорт сдаю доктору:
«Прикончила я платок. Делать мне тут больше нечего. Так что выписывайте».
«Так и быть. Основание веское». — А сам улыбается, улыбается…
— Ой! Да ты совсем не больнуша какая кислая. А сущая цунами!
— А неужели зря звали меня девка-ураган? Ураган во мне всё помелькивает… Мне ль над болью сидеть? — И смеюсь: — Ох, мой Бог! Болит мой бок девятый год. Только не знаю, которо место!
— Оя, бабуля! Да я наотруб забыла… Сошла с мысли… С час как тому на заказ приплавил из района Рафинадик…
Молотуша моя смешалась.
Этот демобилизованный герой — под пушками воевал с лягушками! — никак не надышится на неё. Пролюбились уже с осени. Ноябрь въезжал в королевские холода, когда любощедрого парня отпустила в волю армия.
Нет того любее, как люди людям любы.
Любо с два!
— Привёз ваши любимики… Я нарочно их в сумрак. Спите себе в комочках и не распускайтесь! С ними я прискакала бы во вторник в больницу.
Надюшка шагнула в тёмный угол.
Не успела я и глазом лупнуть, как она поставила на край стола обливной кувшин с вязанкой ало горящих тюльпанов.
От этого костерка без жара широкая радость брызнула во все стороны.
— А ещё, бабушка, новость… Думала я, думала и знаешь, что надумала?
— Скажешь…
— В вязальщицы пойти! Надумала я твою стёжечку топтать…
Дрогнуло у меня сердце.
А пошли ж таки росточки от моего труда!
— Вот это, — подкруживаю к своему главному интересу, — нашему козырю под масть! За такую новостину, за тюльпаны я и жалую тебе последненькую свою паутиночку…
Осторожно разгладила я на столе платок.
Пододвинула Надюшке.
— Носи на здоровье, золотко… Помни бабку Блинчиху. Верю, будешь ты знатно вязать… А я… А я… А я… Ты не смотри на мои слёзы… Так они… Что с меня возьмёшь? В позатотошний ещё год положила я дочке, фельдшерке своей, тыщу на книжку. Тыщу положила и сыновцу… Двое у меня… Хоть его и говорят, детки не картошка, поливать не надобно, вырастут и так, а я всё ж своих рублём не обхожу. Подсобляю. Покудушки ноги таскают… Покудушки сердце бьёт жизнью… Пензией меня, славь Бога, не офарфонили…[264] Неплохую носят да прирабатываю ещё поманеньку.
Так что ж не помогать?.. Я, милая моя задушевница, жизнь свою изжила с зажимкой.
