после недавнего пиршества, подозрительно пошмыгала носом и вышла.
— Эх ты! — с сердцем сказал Сашка. — Я думал, ты человек, а ты… Яклич, объясни ему!
Горохов молчал с отсутствующим видом.
— Я ж в твоих интересах, Саша, — неловко улыбнулся Зуев.
— Это не по-товарищески, — сказал Иван Никифорович.
— Зря вы няньке настучали, — кивнул Ягодка. — Теперь жди сестру.
Сестра долго ждать себя не заставила.
— Это ктой-то у нас в самоволку собрался? — грозно спросила она. — Это ты, молодой? Ну-ка, ну-ка, я за тобой поухаживаю. — Она отвернула одеяло, обнаружила брюки. — Ага… а остальное где? — заглянув под койку, обнаружила чемодан. — Вот он где, чемоданчик-то!
— Оставь! — крикнул Сашка. — Не тобой положено — не тебе брать!
— Поговори у меня! Деловой!
Сестра подхватила чемодан и, с силой оттолкнув Сашку, вышла.
— Уйду! — крикнул он ей вслед. — Все равно уйду! Он сел на койку, нервно разгладил подол рубахи. Оторвав матерчатую этикетку, швырнул на пол.
— Спасибо, Зуев! Пять шаров тебе из пяти!
Потом вскочил и выбежал вон.
— Уйдет, — сказал Иван Никифорович.
— Да нет… вряд ли, — возразил Зуев не очень уверенно. — Что он, раненый?
— Раненый, — подтвердил Горохов. — Для таких закон не писан.
Зуев поспешно вышел в коридор, выглянул на лестницу, сбегал в курилку, спустился вниз — Сашки нигде не было.
— Надо найти! — приказал Ягодка.
— Да ушел он! — Горохов вздохнул.
— Может, где-нибудь в чужой палате сидит? — с надеждой сказал Зуев.
С улицы в форточку прилетел свист. Зуев, Иван Никифорович, а затем и Горохов с Ягодкой приникли к окну.
Освещенный фонарем, Сашка стоял на снегу в одной пижаме; задрав голову, кричал что-то и грозил кулаком. Вдруг он оглянулся — во двор выбежала гардеробщица. Сашка, теряя шлепанцы, нырнул в пролом забора.
Зуев бессильно сел.
И с этой минуты тревога, тупой болью ударившая его под дых, не проходила.
Чтобы сбить ее, все воскресенье Зуев переламывал себя работой, без напарников, в одиночку, пропустил обед. Ягодка пришел за ним, постоял в дверях и ушел. Иван Никифорович заглянул тоже.
— Хватит вам, товарищ Зуев, — сказал он. — Вы больной человек и должны отдыхать. На вас лица нет.
Зашел Горохов.
— Кончай, Ярослав. Ты не мамонт.
Зуев не отвечал.
— Гли, на кого ты похож! А насчет Александра не сомневайся. Черт ему доспеется, молодому.
— Уйди, Яклич, — сказал Зуев.
— Тебе видней, — обиделся Горохов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Алевтина должна была прийти еще в пятницу — не пришла. Под вечер дежурная сестра сообщила Зуеву, что его ждут внизу.
За перегородкой, у щели, ждала Зуева соседка Раиса.
Зуев переменился в лице:
— А где Алька?
— Ты только не расстраивайся шибко, Слава, — торопливо проговорила Раиса. — А ты тут похорошел даже! Такой интересный стал! Тебе так идет.
— Алька где?!
— Не придет Алевтина. Забрали ее.
— Как забрали?!
— Хищения в цеху обнаружились, — шепотом сказала Раиса. — Нарконтроль и все такое. Мастера на Алевтину валят.
— Как… валят?
— Да ведь на проходной ее задержали! Два круга колбасы несла. Такой шум затеяли, с телевизора приезжали фотографировать.
Зуев похолодел.
— Мне несла. Говорил — не надо, говорил я…
— Что ж теперь-то, Слава?
— Девочка моя у тебя?
— Где ж ей быть. Ты о ней не тревожься. Умыта, накормлена. С Аришкой моей сидит.
— Ах, Алька, Алька…
Рушились светлые его надежды, падали как сумет с крыши, рассыпались мелкой порошей. Раиса нашептывала:
— Алевтина в последнее время откололась от своей компашки-то. И на самом деле: ты в больнице, девчонка на руках. Не до гулянок стало. Ну вот, а они обозлились.
— Что ж делать, Райка?
— Выписывайся скорей, адвоката надо искать хорошего!
— Я виноват, я один виноват… Я ей наказал, чтобы развязалась с этими жуликами.
— Эва, нашел в чем виниться! Развязалась — и хорошо, и правильно. Защитника надо, Слава, защитника!
— Ладно. — Зуев взбугрил желваки. — За дочкой присмотри там!
— Да уж присмотрю, будь надежен, — жалостливо сказала Раиса. — Так я побежала, Слава!
— Ступай… Спасибо тебе… — сказал Зуев, держась за сердце.
О том, чтобы подняться по лестнице, страшно было подумать, и он тупо стоял у лифта, забыв нажать вызов.
7
Сашку Брагина привезли глухой ночью, на «скорой», в сопровождении милиционера. Был он в бреду, почерневший, осунувшийся еще больше, в той же больничной пижаме.
У Зуева не было сил расспрашивать санитаров, тем более милиционера, при каких обстоятельствах Сашка попал им в руки, и он сделал вид, что спит. Ягодка, Горохов и Иван Никифорович, напротив, вскочили, набросились с расспросами. Из скупых ответов можно было в общих чертах представить, что произошло с Сашкой. В субботу вечером, появившись в общежитии в непотребном виде, он устроил дебош, сломал дверь своей комнаты, гонялся за каким-то земляком по всем этажам, выломал еще одну дверь и тут был задержан и изолирован. В опорном пункте он выбил стекла, но с решеткой не справился, потерял сознание. Опять решили, что пьян, и доставили в вытрезвитель, но там не приняли, направили сюда, по месту лечения.
Дежурная сестра сделала Сашке укол. Он утих, но спустя минут тридцать сел в кровати и спросил ясным голосом:
— Яклич, ты поужинал?
— Поужинал, поужинал, Саша! — живо откликнулся Горохов.
— А почему зубы не чистишь?
— Дак завтракать собираюсь! А что?
Но Сашка опять забылся.
— Спать! Всем спать! — распорядилась сестра.
— Какой уж тут сон… — сказал Иван Никифорович.
Все долго лежали в темноте молча.
— Включили бы хоть радио, что ль! — раздраженно сказал Горохов.
Ягодка включил транзистор.
По заявке радиослушателей Свербеева и Гонидзе популярный тенор исполнял украинскую песню;
Выйди, коханая, працею зморэна,
Хочь на хвылыночку в гай!
— Это как понимать, ребята? — спросил Горохов.
Ягодка перевел:
— Он поет: выйди, мол, любимая, работой сморенная, хоть на минутку в сад.
— А-а-а! — возмутился Горохов. — От же сук-кин сын! Значить, баба с работы пришла, устамши, а ему вынь да положь — выходи? Пр-ройда!
Зуев с Ягодкой отмолчались, Иван Никифорович поддакнул.
Горохов завелся:
— И главно, мужики, кабы хоть дело какое неотложное, что никак без этой, без коханой не обойтися. А то ведь, айда в садик, на эту — тьфу! — на хвалиночку! Какое может быть сурьезное дело на одну хвалиночку?
— На одну минуточку, — поправил его Ягодка.
— Все одно! Коб-бель… От она с работы приползла, а он, трутень, видать, цельный день палец о палец не ударил. Спал, поди, до двенадцати, посля ванну принял, пива налакался и это…
— …на лирику потянуло, — подсказал Иван Никифорович.
— Ну! А повкалывал бы, как она, не заливалси бы кенарейкой!
