когда мене тридцать сполнилось. Мна! хороший был костюм, кувыркотовый. Мы как жили? В чем с фронту прибыл, в том и сельское хозяйство подымай.
— Да-а, Яклич, вашему поколению перепало — пять шаров!
У Горохова от его неожиданно дружелюбного тона повлажнели глаза.
— Погодь, мужики, — сказал он, — я счас в холодильник сбегаю!
— Мой пакет заодно прихвати, — просил Зуев.
— И мой, если не трудно, — присоединился к просьбе Иван Никифорович. — У меня там мед.
— Мой обязательно, — сказал Ягодка. — В моем сало.
— Сделаем! — взбодрился Горохов.
Спирт развели минеральной водой, сдобрили медом.
— Красота! — сказал Горохов, обнюхивая напиток. — И полезно, и запаху не будет.
— Я один раз с тифом лежал, с брюшным, — разговорился Иван Никифорович. — Под День Победы соседу по койке так же вот принесли. Отметили праздник, хорошо. Потом друг на друга глянули, а оба красные, как маков цвет!
— Хороши цветики, — хмыкнул Горохов.
— На нашу беду заходит дежурный врач, — кивнув, продолжал Иван Никифорович. — Что, дескать, с вами?! Тужились. Отчего тужились? Непрохождение стула. В тот же миг нас на каталки и в процедурную, промывать. Так все и вымыли до последней капли.
— Могли бы дуба дать, без промывки-то.
— Могли бы! — охотно согласился Иван Никифорович. — Ну, поехали, что ль?
— Как хохлы говорят, щоб дома не журылысь, — сказал Ягодка.
— Антиресная все ж таки у нас канпания… — растроганно проговорил Горохов.
— Жить можно, — согласились с ним.
Горохов выпил еще и вдруг заплакал:
— Шульгино ты мое родимое! На што я тут без тебе? Кто мине знает, кто уважает!
— Слышь, Яклич, брось, — сказал Сашка. — Выпишешься, съезди на выходные. Три часа дороги всего-то!
— Ты посуди, Александро, кто я есть? Емигрант я безродный, вот кто… — Горохов высморкался, страдальчески искривился.
— До чего же у нас напиток получился увлекательный, — сказал Иван Никифорович. — Плесни-ка, Саша. Спасибо, милый. За наше выздоровление, дорогие мои.
— Тебе что! Тебе все путя открыты, — попрекнул его Горохов. — Хошь пей, хошь закусывай… — Он подпер небритую щеку ладонью и запел:
Молодая с чувствием оскала,
Я с тобой не весел и не груб,
Отвечай мине, кого ласкала?
Скольки было рук и скольки губ?..
— Не так громко, — предупредил Зуев.
Горохов выпучил глаза, топнул под столом ногой и нарочно прибавил громкости:
У моей у бестолковой
На губе висит целковый!
Во, какая лешая,
Куды деньги вешая!
Иван Никифорович, ни на кого не глядя, вылез из-за стола.
— Что с тобой, Никифорович? — спросил Сашка. — Нехорошо?
— Оставь его, — сказал Зуев, прибирая посуду.
Иван Никифорович обернулся — растительность на его лице была мокрой от слез.
— Вот вы сказали, мне все дороги открыты, — проговорил он. — А они у меня все закрыты… На учете в отделении состою. Как хронический алкоголик. А отчего, отчего, полюбопытствуйте, отчего я алкоголик? В связи с распадом семьи! Детки выросли, стал я не нужен. Изгнали. Живу где придется. Поначалу карабкался. Думал, наработаю маней-маней, куплю кооператив. Ан нет… Что ни наработаю, все мимо, мимо. Приду к бывшей супруге, в террариум этот… — Он замычал, замотал головой. — Выложу на стол банкноты — миленький, хорошенький, а через неделю… В шею миленького, в шею хорошенького!..
— Вот оно как делается-то… — потрясенно вымолвил Горохов. — А ежли, Вань, взять дрын, да дрыном?
— Это будет началом конца, — горько сказал Иван Никифорович. — А ведь я в Строгановском учился! Надежды подавал…
Слушатели, проникнувшись состраданием, заговорили в осуждение современных женщин. Сашка рассказал свое:
— Я Людке один раз устроил. Замочила она мою робу в корыте. День киснет, два киснет. Неделя прошла, ей все некогда. Тухлятиной от корыта несет на весь этаж.
— Взял бы да сам простирнул, — сказал Горохов.
— Да… Взял я две пачки дрожжей, бухнул в корыто. К утру эта квашня подошла. Да как поперла! Прет и прет. Сам испугался. Затопило все к черту! Скандал вплоть до участкового. Штрафанул на чирик.
— Это сколько? — нахмурил брови Горохов.
— Червонец.
— Я бы тебе на сотельную оштраховал!
— Ты бы! Лежи себе!
— А ты?
Сашка взял ключ у Зуева и отправился звонить Людмиле.
6
Александр и Людмила Брагины родом были с Орловщины. В Москву они приехали вместе с другом Степой, тихим, услужливым малым. Брагины получили комнату в коридорном доме, Степа поселился с одиночками, в комнате на четверых, — естественно, что он дневал и ночевал у Брагиных. Сашку в последнее время общество его стало тяготить. Он слегка догадывался о чувствах Степы к Людмиле, но повода ревновать не было. Сейчас, позвонив в общежитие, этот повод он получил. Дежурная, ходившая звать Людмилу, сообщила не без усмешки, что дверь ей не открыли и даже погасили свет. Дальнейшее дорисовало Сашкино воображение. Ждать до понедельника и мучиться подозрениями оказалось выше его сил. Вернувшись в палату, он объявил:
— Прощайте, товарищи, все по местам.
— Ты что это удумал? — спросил Горохов.
— Ухожу.
— Не сходи с ума, — сказал Зуев. — Ведь мы же договорились, Саша?
— Надо мне.
Иван Никифорович схватил его за руку:
— Саша, не делайте глупостей! Вы сейчас в таком состоянии, что… Товарищ Ягодка, вы у нас старший, нельзя его отпускать в таком состоянии, ни в коем случае!
— Брагин, никуда не пойдешь! — В голосе Ягодки послышались начальственные ноты.
— Отстаньте! Как сказал, так и будет!
— Успокойся, Саша. — Зуев насильно усадил Сашку на кровать, сел рядом, обнимая за плечо. — Что-нибудь с женой?
Сашка нехотя кивнул.
— Она здорова?
— Сам же видел!
— Она… дома?
— Вроде бы…
— Что ж ты переживаешь, чудак?
— Ну надо мне туда, надо! — Сашка вырвался из его рук. — Что вы со мной, как с маленьким!
— А ты и есть маленький, — сказал Горохов. — Слушай, что старшие говорят. И не выбуривай глаза — худого не посоветуем.
— Идите вы! — Сашка потянул из-под матраца брюки, разложенные по стрелкам.
— Я тебя не выпущу, — твердо сказал Зуев. — Сам завтра будешь благодарить.
— Ха! Он меня не выпустит! А ну!
В эту минуту няня вкатила ужин.
— Что за драка, шуму нет? — спросила она.
— Да вот какое дело, Романовна, — начал Зуев.
— Молчи!
— Нет, Саша, молчать не буду.
— Ну-ну, какое дело? — насторожилась старуха.
Зуев взглянул на Ягодку, на Горохова, на Ивана Никифоровича — они отвернулись. Сашка молча моргал. «Эх, молодой, молодой!» — ласково подумал Зуев и сказал:
— Домой наш Саша собрался — вот какое дело.
— Как это домой? Тебя что, выписали?
Сашка не ответил.
— Ты угорел, малый? Без выписки не моги и думать. Ты ж нас с дежурной сестрой под статью подведешь. Не дури, не дури.
Она выставила тарелки на стол, уже убранный
