понять – смогу ли я сама высохнуть неведомым колдовским путём.
Тьфу, Женя, ты о чём вообще? Какой высохнуть? Каким колдовским путём? Ты разумная взрослая женщина! Надо печь дальше топить, раздеваться и сушиться, а то в этой куче натуральной ткани недолго не только простуду схватить, но и воспаление!
Голос разума пискнул и был задавлен. Я села поудобнее, вдохнула-выдохнула и подумала, что греюсь. Изнутри, как положено. Вообще сушить одежду на себе мне доводилось – в походе, или когда за ягодой ходили. Тут так же, только говорят, что внутри есть какая-то сила, и если до неё достучаться, то она придёт и сама всё сделает. Попробуем?
Мне тепло, я не мёрзну, я не стучу зубами, нет. Внутри тепло, даже горячо. И сейчас оно разойдётся по всей мне. Вот прямо возьмёт и разойдётся. Сейчас. Из груди да по всему телу, по рукам и ногам, до кончиков пальцев. И обратно.
- Говорю – всё с твоей силой хорошо, с господней помощью, - услышала я над собой Евдокию и открыла глаза.
От одежды шёл пар. Хороший такой пар, мощный, душевный. Будто держали над костром, или положили на горячую батарею. Если в таком темпе продолжится, то и вправду высохнет.
Я сушилась, Евдокия и Ульяна о чём-то шептались, во дворе перекликались мальчишки. Надо сказать им, чтоб тащили из сарайчика то, что там ещё лежит, в качестве дров, а вообще, конечно, нужно озаботиться нормальными дровами. И сделать запас. Марья ходила и что-то вытирала.
Меланья вернулась вместе с Пелагеей. Принесли хлеба, молока, пирог с капустой и какой-то посуды – здесь-то нет ничего. И как-то так вышло, что быстро всё съели, и всей имеющейся толпой принялись за отмывание намоченного мною зала.
Вода где-то мгновенно впиталась, а где-то скатилась по слою пыли. Но после того, как был решён вопрос её добычи и нагрева, дальше стало проще. Я попробовала наполнить бочку своей невероятной силой – но смогла только до половины, а потом снова мелко затряслись ноги, и пришлось сесть на лавку. Завершала Евдокия – с усмешкой.
- Жилы-то не рви, пригодятся ещё. Научишься – будет легко.
- Когда там ещё научусь-то! Мне сейчас надо, - вздыхала я.
- Ты помнишь, как ходить училась? Или говорить?
- Про сына лучше помню, чем про себя, - отмахнулась я.
Потому что давно всё это было.
- Хоть бы и про сына. Не в один же день, правда? Так и тут. Если бы тебя с детства учили, то сейчас бы ого сколько могла, а так – ну, справишься.
- Так меня вроде и учили с детства, да, Мари? А потом что-то пошло не так.
- Ваш батюшка решил, - вздохнула та. – А почему – никому про то не сказал.
- Теперь уже, как есть, - но если я что-то понимаю, в тетрадке Женевьевы, наверное, кое-что о том должно быть.
Тетрадку я ещё почитаю. А пока – дела.
В печке весело потрескивали дрова, Пелагея прошлась по ней жесткой щёткой, а Ульяна вела руками, и пыль с копотью исчезали, как и не было.
- Ульяна, ты… тоже умеешь, да?
- Сила есть – ума не надо, - откликнулась Ульяна. – Нет, надо, конечно, но какая тут сила! Я так, помыть-почистить, свет зажечь. С божьей помощью. Это малая сила, она почти у всякой бабы есть, а иначе как? У Пелагеи есть, у Меланьи нашей тоже есть, ещё много у кого. У мужиков реже, они всё больше руками. Хотя тоже хорошо, скажешь – по щучьему веленью, по моему хотенью, расколитесь, дрова! Починись, забор! Перестань скрипеть, калитка! И всё сразу хорошо. Нет, пусть руками, и без того у мужиков много силы да воли. А мы уж потихонечку сами, помолясь. Это у Дуняши настоящая сила – она и боль снять, и кровь унять, и в родах помочь, и зимние хвори прогнать, и если кто себе повредил ногу или руку – тоже она. Такой другой у нас попросту нет. И замуж не пошла, коза такая, упрямая, вдруг бы дети ту силу унаследовали? – и ещё легонько пихнула Евдокию в бок.
- Куда мне замуж-то, думай, что мелешь, - вздохнула знахарка.
Но Ульяна не обиделась, и знай себе трещала дальше. О том, у кого во дворе какой приплод – котята, щенки, поросята выросли, скоро колоть на мясо да на сало, мясо морозить, а сало солить. Кто не успел к зиме что починить в доме, кто что заготовил, а кто не почесался.
- Ты откуда всё знаешь? – не поняла я.
- Так мимо ходят, - пожала та плечами. – Вот и знаю.
Я, конечно, не поняла, причём тут «мимо ходят». А Пелагея со знахаркой переглянулись да посмеялись.
Когда пришли сумерки, Евдокия раскинула руки, и из каждой ладони вылетело по яркому светящемуся шару. Я ахнула – это было красиво – раз, и стало светло, вот прямо нормально светло – это два. Я очень страдала от полумрака вечерами.
- А я смогу? – спросила, раскинула руки так же.
- Попробуй. Позови силу, - но знахарка обо всём так говорит, чтоб звать силу, я уже привыкла.
Закрыть глаза, поискать внутри себя свет и тепло… неужели получится?
- Ой, вышло, у барыни вышло! – зазвенел голосок Меланьи.
Я глянула – маленький шарик, один. Но вышло же, вправду вышло! Я подбросила его наверх, он завис над моей головой. Хорошо.
А потом мы поняли, что умаялись. Пол был отчищен, пролит кипятком и высушен, равно как и стены, и окна изнутри. Печь возвышалась под потолок во всей своей белизне. Мальчишки принесли и поставили три стола, и лавки к ним.
- Так, еды бы всем. Сейчас слетаю домой, принесу, - Ульянка деловито вытирала руки о передник.
- И я тоже, - кивнула Пелагея. – Моим там есть, чем поужинать, если явятся, не пропадут.
- Пелагея, там у тебя картошка была, неси, - вспомнила я.
- Да ну её, не еда это, - отмахнулась только.
- Это ты её готовить не умеешь, - сказала я. – Неси, сварим.
В итоге Ульяна, Меланья и Пелагея ушли, мы с Евдокией домывали сени и крыльцо, а мальчишки аккуратно сложили деревяшки из сарая возле печи и пошли к Пелагее – помочь принести. И не
