Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
форму, какой бы она ни была архаичной и неуклюжей, сработала здесь во всем своем великолепии. В полутора сотнях стихотворений, написанных с неподдельной страстью, живым юмором и поэтической виртуозностью бывалого «сонетьера», не только раскрывается линия сквозного сюжета – дружбы и любви и конфликта между ними. Шекспировский цикл – это и тайная исповедь (пусть даже фикциональная, но куда более убедительная и проникновенная, чем сотни аутентичных дневников и автобиографий), и поле для стилистических экспериментов (с неутомимой энергией естествоиспытателя Шекспир внедряет в небольшие по объему тексты пласты разнородной лексики, от юридической до алхимической), и очередная биографическая загадка, не одному шекспироведу стоившая впоследствии бессонных ночей.
Как полагают большинство специалистов (хотя, как уже упоминалось, биографический метод в случае с Шекспиром весьма ненадежен и может привести к недостоверным и даже курьезным результатам), драматург получил заказ или по собственной инициативе решил обратиться с поэтическим воззванием к некому юному аристократу, родственники которого были обеспокоены его легкомысленным и беспутным образом жизни. Попытки расшифровать инициалы предполагаемого адресата сонетов – W. Н. – привели к появлению целого списка кандидатов на эту роль. Возглавляет этот список лорд Саутгемптон, Генри Ризли (1573–1624)[170], аристократ елизаветинской эпохи с весьма романтической судьбой – транжира, игрок, завсегдатай театров и других увеселительных заведений и покровитель литераторов[171]. Ему посвящали свои произведения писатель Томас Нэш, переводчик Джон Флорио, поэты Генри Лок, Барнаби Барнс, Уильям Бертон и другие сочинители елизаветинского и яковианского периодов.
Неудивительно, что молодой Шекспир, нуждавшийся как в «высоком» покровительстве, так и в средствах для выкупа доли в актерской труппе, выбрал его в качестве лирического героя сонетного цикла и адресата двух своих поэм. Искать расположения придворных меценатов и посвящать им свои сочинения в надежде получить поддержку влиятельного аристократа не считалось зазорным, так что собратья едва ли осудили Шекспира за его попытки – вероятно, оставшиеся бесплодными. Не сохранилось свидетельств какого-либо ответного действия со стороны Генри Ризли[172], и без того буквально заваленного грудами написанных в его честь произведений и поглощенного задачей в кратчайшие сроки пустить на ветер одно из самых больших состояний своего времени[173].
Впрочем, вскоре после публикации поэм, адресованных лорду Генри, Шекспир все же стал пайщиком труппы Бербеджа, хотя источник средств, позволивших ему это сделать, остается неизвестным.
Существуют и другие предположения касательно личности W. Н., которому посвящены сонеты Шекспира, однако художественные достоинства этих стихотворений куда важнее биографической идентификации. Хотя есть мнение, что Шекспир и здесь лишь искусно обыграл мотивы и образы, взятые из лирики его современников, результат этой «игры» превосходит своим изяществом и оригинальностью лучшие образцы жанра, вышедшие из-под пера признанных сонетистов. Однако в главном – тематике и проблематике цикла – Шекспир все же выступил новатором, если не сказать – революционером. Основная часть его сонетов посвящена не прекрасной и бессердечной (далекой, умершей, замужней, непостоянной…) возлюбленной, или верной и добродетельной невесте (супруге), или хотя бы королеве, ну, на крайний случай, всемилостивому и благому Творцу (религиозные сонеты тоже были весьма популярны). Сто двадцать шесть из ста пятидесяти четырех стихотворений, вошедших в сборник шекспировских сонетов, посвящены другу – прекрасному юноше, к которому более взрослый и умудренный жизненным опытом лирический герой испытывает чувство трогательной и нежной привязанности, временами сменяющейся жгучей ревностью или негодованием от несправедливых обид и равнодушия.
Нельзя сказать, что сонеты и вообще лирика, посвященная дружбе, были таким уж редким явлением в европейской литературе этого периода. В конце концов, еще у Петрарки встречались стихотворения, адресованные его друзьям, представителям родовитого и влиятельного семейства Колонна – Джованни и Джакомо, причем поэт описывал свои отношения с ними не менее возвышенно и эмоционально, чем любовь к Лауре: «Синьор, я вечно думаю о Вас, / и к Вам летит мое любое слово»[174]. Есть стихотворения, где поэт ставит любовь наравне с дружбой («Два светоча я призываю снова, / Как призывал их прежде много раз»[175]) и где противопоставляет эти два чувства («Но здешние красоты меркнут разом, / Как вспомню, что тебя меж нами нет»)[176], так что новаторство Шекспира не в самой тематике, а в ее интерпретации. Прекрасная дама у него тоже присутствует, хотя ей посвящены только последние двадцать восемь сонетов, а само чувство к ней трактуется, вразрез с традицией, как сугубо плотское, чувственное влечение.
Образ возлюбленной тоже подвергается переосмыслению и эстетической трансформации; это уже не ангелоподобная, совершенная душой и телом донна с неизменным набором портретных характеристик («И золото, и жемчуг, и лилеи, / И розы – все, что Вам весна дала…»)[177]. Шекспир практически эпатирует своих читателей дерзким и откровенным портретом своей дамы, которая завлекла в сети соблазна и его самого, и его молодого друга, удерживая обоих в плену чувственного наваждения. В женском образе шекспировского цикла нет ничего ангельского – первый же посвященный этому образу сонет открывается апологией черного цвета, ассоциируемого с ночью, трауром, погибелью и даже преисподней[178]:
Вот почему и волосы, и взор
Возлюбленной моей чернее ночи <…>
Но так идет им черная фата,
Что красотою стала чернота[179].
Клянусь до слез, что темный цвет лица
И черный цвет волос твоих прекрасен.
Беда не в том, что ты лицом смугла, —
Не ты черна – черны твои дела![180]
С такой же неукротимой энергией, с какой Петрарка и его последователи воспевали «кудри золотые» и «золото волос», Шекспир отстаивает свой канон женской красоты, далекий от идеала, но полный чувственной притягательности. Заставив биографов ломать голову над разгадкой прототипа «смуглой леди сонетов», он в одиночку произвел революцию в эстетике и семиотике елизаветинской любовной лирики, объявив черный цвет «новым золотом» в сфере описания женской красоты. Дерзость этого переворота можно оценить, вспомнив, что под определение «золотых» попадали также не выходившие из моды рыжие локоны королевы Елизаветы, и воспевать отличный от эталонного женский облик было почти равносильно государственной измене. Королева, в отличие от преимущественно вымышленных Филлид и Диан из любовной лирики своих подданных, измен не прощала.
Добросовестно перебрав всех чернокудрых фрейлин, не слишком следивших за тенденциями в макияже (требовавшими активно пользоваться белилами), биографы отчаялись найти среди них «смуглую леди сонетов» и перекинулись на дам «полусвета», у которых с большей вероятностью могли быть экзотические «корни» – арабские, еврейские, испанские. Но и здесь исследователей ждала неудача – никто из известных куртизанок не соответствовал образу «женщины, в чьих
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
