Книга Победа. Том 1 - Александр Борисович Чаковский

— …Национального единства, — торопливо подсказал Болен.

— Вот именно: национального единства! — со значением повторил Трумэн. — Это предусматривает включение в правительство поляков из-за границы…

— …и демократических деятелей из самой Польши, — как бы цитируя, продолжал Молотов.

— Но правительство до сих пор не сформировано! — воскликнул Трумэн.

— Да, — чуть наклонил голову Молотов, — вследствие сопротивления английской и, судя по всему, американской сторон.

Раздражение Трумэна все возрастало. Он собрался разыграть нечто вроде спектакля, который должен был произвести впечатление не только на Молотова и Громыко, но и на присутствующих здесь американцев. Однако этот план явно проваливался.

Более того, со стороны Трумэн мог показаться драчливым, задиристым, но неловким мальчишкой, чьи удары, не достигая цели, били по нему самому. Во всяком случае, Леги смотрел на президента с явным неодобрением.

— Речь идет о составе правительства… — уже менее решительно проговорил Трумэн.

Словно избавляя своего собеседника от необходимости закончить фразу, Молотов сказал:

— Вот именно. Мы достигли соглашения о составе югославского правительства. Почему та же самая формула не может быть применена к Польше? Маршал Сталин этого не понимает.

Трумэн хотел, в свою очередь, прервать Молотова, но тот, в первый раз делая более или менее заметное движение, поднял с колена руку и как бы остановил президента.

Уже открывший рот Трумэн так ничего и не сказал. А Молотов спокойно, раздельно, словно учитель, имеющий дело с непонятливым учеником, продолжал:

— Мы не раз говорили, что у Советского Союза общая граница с Польшей и ему далеко не все равно, какое там будет правительство: демократическое и лояльное или откровенно враждебное, вроде эмигрантского лондонского. В Ялте позиция Советского Союза по этому поводу была признана закономерной. Насколько я понимаю, теперь делается попытка отойти от ялтинских решений.

Это была самая длинная речь, которую Молотов произнес за все время встречи.

«Черт подери! — хотелось крикнуть Трумэну. — В Польше будет такое правительство, которое устраивает нас. Так и передайте вашему Сталину!..» Но он сдержался.

— Правительство Соединенных Штатов готово выполнять соглашения, достигнутые в Крыму, — официальным тоном произнес Трумэн, — но мы настаиваем, чтобы Советское правительство делало то же самое. Мы не хотим, чтобы на улице было одностороннее движение.

Эта фраза неожиданно пришла ему в голову. Конечно, он не мог предвидеть, что три десятилетия спустя она войдет в пропагандистский арсенал Соединенных Штатов. Взяв со стола листок бумаги и протянув его Молотову, Трумэн сказал:

— Будем считать, что обмен мнениями состоялся. Это пресс-коммюнике, которое я намерен сегодня вечером передать нашей печати.

Молотов прочитал, сказал, что не возражает, и вернул листок Трумэну. Словно в обмен на этот листок, Трумэн передал советскому министру кожаную папку.

— Это послание, — сказал он, — я прошу вас передать маршалу Сталину.

Трумэн встал. Остальные также поднялись со своих мест. Молча с ним попрощались и вышли. В кабинете остался только адмирал Леги.

— Ну как? — нетерпеливо спросил Трумэн адмирала.

— Встреча была бы бесплодной, если бы не одно обстоятельство, — ответил тот.

— Что вы имеете в виду?

Старый адмирал чуть приподнял свои еще густые, лохматые брови.

— Вы убедились, что русские не отступают от своих решений. В данном случае я имею в виду вопрос о польском правительстве.

— Я думаю, — сказал Трумэн, — Молотов тоже кое в чем убедился. В частности, в том, что мы не намерены играть с русскими в поддавки. Это, я надеюсь, мне удалось ему показать?

Леги промолчал.

— Вы намерены кардинально менять политику по отношению к России, мистер президент? — неожиданно спросил он.

— История никогда не простила бы мне, если бы я не использовал тех преимуществ, которыми располагает сейчас наша страна, — торжественно сказал Трумэн.

Леги пристально поглядел ему прямо в глаза.

— Вы имеете в виду бомбу? — тихо спросил он.

— Конечно.

— Мистер президент, — все так же негромко, но очень отчетливо сказал Леги, — у меня создалось впечатление, что все последнее время вы действуете под влиянием ложной информации.

— Что вы имеете в виду? — нахмурившись, спросил Трумэн. — Мне точно известно, что работы идут быстрым темпом и близки к завершению. Уж не хотите ли вы сказать, что и Стимсон, и Бирнс, и Гровс меня обманывают?

Леги пожал плечами.

— Насколько я знаю, — сказал он, — работы действительно ведутся полным ходом. Но, сэр, будучи экспертом по взрывчатым веществам, я смею вас уверить, что эта чертова супербомба — чепуха, выдуманная прокляв тыми профессорами. Они уже выкачали из казны сотни миллионов долларов и хотят получить еще. Эта штука никогда не взорвется! Вот вам мое честное мнение!

…Леги ушел, оставив Трумэна в полном смятении. Президент не знал, кому верить и что предпринять.

Убежденность, с которой столь авторитетный в военных делах человек, как адмирал Леги, утверждал, что Манхэттенский проект неосуществим, требовала решительных действий.

Лично разобраться в положении дела Трумэн был не в состоянии ввиду полной научной некомпетентности. Но кому верить? Гровсу или Леги? От ответа на этот вопрос зависело слишком многое.

Назначить авторитетную комиссию? Но из кого она будет состоять? Из людей, уже работающих над проектом? Но они могут дать необъективное заключение. Ввести же в комиссию новых людей — значит поставить под угрозу сохранение тайны. Кроме того, не поссорит ли его создание такой комиссии и со Стимсоном и с Гровсом?..

После продолжительного совещания Трумэна с руководителями проекта комиссия все же была создана. Она получила название «Временного военно-политического комитета». Возглавил ее тот же Стимсон. Вошли же в нее Гровс, начальник отдела научных исследований Манхэттенского проекта Буш, еще один ученый— Коннэн, а также генерал Стайер и вице-адмирал Тернелл. Все они участвовали в руководстве работами. Главное же, что на этих кандидатурах сошлись и Стимсон и Леги.

Итак, бомба оставалась делом будущего, хотя и не столь отдаленного.

Но многие вопросы, продолжавшие возникать перед Трумэном, нужно было решать незамедлительно. Прежде всего это были вопросы международных отношений, в том числе отношений с Советским Союзом.

Последовать советам Черчилля и силой преградить дальнейшее продвижение русских в Европе Трумэн не решался. Оказать нажим на Сталина с целью скорейшего созыва «Большой тройки»? Но это имело смысл только в том случае, если бы Соединенные Штаты смогли диктовать русским свои условия. А это, в свою очередь, зависело от того, как скоро Америка будет обладать новым могучим козырем. Пусть специалисты называют его как хотят— «взрывчаткой», «бомбой», «супербомбой». Лишь бы он не оказался блефом и действительно стал оружием «невообразимой» силы.

В противном случае торопить Сталина выгодно было одному Черчиллю.